Дорога в декабре

Через десять минут оцепляем первые хрущевки. Находим место наблюдателям и снайперу, чтобы смотрели за окнами, проверяем связь — и вперед.

Первый подъезд, первая дверь. Стучим… Тишина. Шея бьет ногой, дверь слетает, как картонная.

Ходим по квартире, будто только что ее купили, — новые наглые хозяева. Везде пусто. На полу валяются какие-то лоскуты. В зале на желтых обоях написано «Руские — свиньи». «Русские» с одним «с».

В следующей квартире открывает дверь женщина. Напугана… или скорей изображает, что напугана. В квартире еще одна женщина, по лицу угадываю, что младшая сестра открывшей. Обе говорят без умолку — они ни при чем, мужья уехали с детьми в Россию, а они сторожат квартиры… Через минуту все перестают их слушать. Разве что Саня Скворец смотрит на женщин с изумлением. Чувствую, что ему хочется успокоить их, сказать, что все будет хорошо. Только он нас, остолопов, стесняется.

Шея деловито лазает по шкафам на кухне.

Амалиев, доселе стоявший у входа, бочком входит и начинает поднимать крышки кастрюль на плите. В кастрюлях суп и каша. Скворец, пошлявшийся по залу, хватает семейный альбом, лежащий за стеклом объемного серванта.

Одна из женщин почему-то начинает плакать.

Скворец часто поднимает на нее глаза и, не глядя, листает альбом.

— Ну-ка, стой! — тормозит бездумное движение его пальцев Язва. — Отлистни-ка страничку!

Парни быстренько сходятся, чтоб посмотреть на заинтересовавшую Язву фотку.

На поляроидной карточке изображена та из сестер, что плачет, в обнимку с каким-то бородатым парнем. Может, муж, может, брат, может, дружок. На плече у него висит «калаш». Морда наглая, ухмыляется.

— Кто это? — спрашивает Гриша.

Женщина начинает плакать еще громче.

Шея берет тетку за локоть и уводит ее в ванную.

Старшая сестра рвется было за ней, но ее усаживают на стул. Она делает еще одну нервозную попытку подняться и получает звонкий удар ладонью по лбу.

Скворец в каком-то мандраже начинает открывать двери шкафа. Последняя дверь не сразу поддается, Саня дергает сильнее, и на него вываливается из шкафа человек. Кто-то из наших сдуру щелкает затвором, хотя стрелять явно не в кого: выпавший из шкафа оказывается стариком лет семидесяти.

Его обыскивают, хотя сразу видно, что в обвисших штанах на резинке и до пупа расстегнутой грязно-белой рубахе оружия не спрячешь.

— А чего вы его засунули? — удивляется Хасан, толкая старшую сестру. Она быстро, перемежая русские слова с чеченскими, начинает говорить, что солдаты убивали всех, изнасиловали соседку прямо в подъезде, и деда ее застрелили и бросили из окна, и еще что-то, — полный беспредел творили злые «срочники», даже всех чеченских пацанов перестреляли. И вот за старика, за отца, она тоже боится.

Появившийся из ванной Шея велел забрать обнаруженного старикана с собой.

— А бабу? — предложил Язва.

— Да хули ее тащить, здесь у каждой второй муж воюет… — ответил Шея.

— Может, она и вправду не знает, где он, — добавил он, подумав.

— Вот если ее за ноги подвесить, то она вспомнит где, — отвечает Язва. — Или хотя бы по каким дням он заходит домой за хавкой.

— А где ее подвесить? — спрашивает Шея.

— Да прямо в «почивальне».

— Семеныч не даст.

Непонятно, шутят они или не совсем.

— Не, давай вернемся, — останавливается Язва уже на лестнице. — Пойдем ее… уломаем поговорить на предмет местонахождения супруга, — теребит он Шею. — Я там пассатижи видел. И утюг. Все для ответственной беседы.

— Хорош! — одергивает его взводный.

Другие квартиры в доме пусты. Кое-где стоит старая обычная мебель, раскрытые шкафы с пустыми вешалками, разбитые телевизоры, кресла с выдранным нутром.

Останавливаемся покурить на одной из лестничных площадок. И тут Амалиев, оставленный ниже этажом на площадке с начисто вынесенным окном наблюдать за улицей и домами напротив, передает по рации:

— Вижу движение вооруженных людей!

Сыпемся по ступеням к Амалиеву. Шея орет матом, чтоб не грохотали, не суетились, не светились и вообще на хер заглохли все. Комвзвода осторожно присаживается возле бледного Амалиева.

— Где? — спрашивает он почему-то шепотом.

— Вон, на третьем этаже!

Шея приглядывается.

— Может, обстреляем? — шепотом спрашивает взводный.

— Не надо, они уйдут… — говорит Амалиев и оборачивается на парней, чтобы его поддержали.

— Не, надо обстрелять, — задумчиво говорит Шея, глядя в бинокль.

Стоит тяжелая пауза, все щурятся и смотрят на противоположные дома.

— Вот Семеныч руками машет, — продолжает Шея, — сейчас мы его обстреляем…

— Какой Семеныч? — удивляется Амалиев.

— Ты не в артиллерии служил, Анвар? — начинает первым смеяться Язва. — Из тебя бы вышел офигенный наводчик!

Анвар разглядел наших на другой стороне улицы.

Через десять минут мы собираемся возле зачищенного дома. Группа, отправившаяся с Семенычем, задержала двух побитых жизнью чеченцев трудноопределимого возраста. Ну, лет за сорок, наверное, каждому. Рядом с нашими — два в высоту, полтора в плечах — добрыми молодцами чичи смотрятся как шкеты. Спортивные штаны с отвисшими коленями усугубляют вид.

Вызываем с базы приданные нам «козелки», чтобы отвезти добычу.