Дорога в два конца

— Для уюта. Для домашности, — пояснил пожилой солдат. Он чинил гимнастерку, когда вошло начальство, и стоял теперь, прижимая гимнастерку к животу.

— Ну, ну. — Поднимаясь из землянки, генерал морщил бугристое межбровье.

Ему самому подчас не хватало этой самой домашности, хотя почти за тридцать лет пора бы уже привыкнуть. А солдат этот небось год-два как расстался со своими ходиками, по которым сверял свою жизнь, и, вычитав в календаре, ставил их по восходу или заходу солнца.

В другой землянке белобрысый узкоплечий солдат с завязанными глазами собирал замок «максима». Вокруг теснились в выжидательно-нетерпеливых позах солдаты. Руководил клещеногий старшина. Он так увлекся, что не замечал обильной осыпи пота на рыжем в конопинах носу.

Начальство уехало, а офицеры полков, почти все знакомые между собою, собрались у дома лесника, подкреплялись перед дорогой, делились впечатлениями.

Разговор вроде бы и настроенный на веселье, а на лицах такое выражение, что узнали они не все, на что рассчитывали сегодня, и, смеясь и слушая рассказчика, каждый из них прикидывал, как дополнить виденное я слышанное и сказать об этом в своих частях.

То же самое испытывал и Казанцев. Он наскоро простился с товарищами и пошел к клуне, где его ждали с лошадьми.

— Вас тут танкист какой-то спрашивал, — сказал ординарец. — Да вот он сам бежит.

— Думал, прозеваю тебя. Здорово! — К клуне подбежал майор Турецкий, в пыли весь, жаркий. — Ты говорил, у тебя брат есть? Андрей?.. У нас он. В саперном батальоне. Недели две как из госпиталя и, вроде, даже дома побывал. Хочешь — завтра на обкатку привезу его?

— Привози. Побалакаем. — Мгновенно запотевшая рука Виктора Казанцева оскользнулась по луке и крылу седла, скребнула ногтями по вороту.

* * *

Однако ни на другой день, ни через неделю братья не встретились.

Тишина на фронте никого не обманывала. Что там, за этими высотами? За лесом?.. Сверху требовали сведений, и разведчики ползали на передний край почти каждую ночь. 15 июня группа а шесть человек уходила в глубокий поиск. Передний край немцев был заминирован, и в группу включили двух саперов, Казанцева и Жуховского. Ночь была душная. В траве резко стучали сверчки, сухо электрическими разрядами потрескивал бурьян. На нейтральной полосе чуть ли не в рост человека разросся чертополох. Когда-то на этом месте была, должно быть, пахота. Ползти было трудно — не видно, что впереди, и мешало это потрескивание бурьяна-старюки. Ночь колыхали мертвые блики падающих ракет, с коротким чиканьем пули срезали махорчатые головки татарника, медово пахнущие метелки донника. Стреляли часовые, патрули. Стреляли вразброд, для острастки. Разведчики, вообще солдаты переднего края, привыкли к этим ленивым очередям, но все знали, что начнется после настоящего тревожного выстрела. Солдат чудом распознает этот выстрел в общей трескотне, и тогда надежда только на землю-матушку.

У растопыренных, как на пожарище, кустов боярышника залегли, пережидая обстрел. Андрей в изнеможении завалился на спину. Перед глазами все мелькало, качалось. Качалось и небо, бездонное, холодное, населенное миллиардами светляков. От этого качания мысли уплывали далеко-далеко, к самой молодости земли, когда ее давила непомерная тяжесть ледников. Потом на ней колосились дикие злаки и волнами ходили травы. На сторожевых курганах затаились скифы. У подножия курганов пырскали от сырости их длинногривые кони. Скифы тоже сторожили врагов и думали об этой земле, что она своя и что никому отдавать ее нельзя. И им тоже по ночам, наверное, мешали своим треском кузнечики.

С головки бурьяна, срезанной пулей, на затылок свалился какой-то жучок и запутался в волосах. Андрей выпутал его и пустил на землю. От руки, бравшей жучка, запахло вдруг устоявшимся, постоянным домашним теплом. Запахи дома и рук матери были одинаковыми. И сколько ни бывал он в других домах, ничего похожего не встречал. Обидно! Ну что у него было? Что успел? Что узнал? Зимой учился, летом колхозных телят пас или сено возил, тоже колхозное, на волах. Последнее лето работал молотобойцем в кузнице. Одежка, обувка — перешитое, перелицованное…

Ветер повернул справа от высот. Вчера там был сильный бой, и с запахами цветов и трав принесло запах горелого железа, тряпья и мяса, трупный смрад обгорелой земли. Земля эта последний раз слышала ратая, должно быть, в сорок первом году. С той поры распахивают ее снарядами и минами, засевают буйными головушками, вытаптывают копытами танков и пушек, и поднимается на ней не рожь-пшеница, а чертополох и тощий овсюг-падалица. И не злаком и травами пахнет здесь на зорях, а тленом и смертью.

— Шивой? Тут воронка где-то. — Жуховский шевельнулся, поднял запахи с земли. — Переполошились как. Заметили, что ли?.. Ага, поползли…