Дорога в два конца

За полдень все перемешалось, потеряло свои привычные понятия. Немцы считали, что они наступают и продвигаются, нашим казалось, что они дерутся и стоят на месте. Дрались за метры, воронки, блиндажи.

Там, наверху, наверное, казалось, что бой сохраняет свои закономерности: атака — продвижение или отход, и снова повторение всего сначала. Для тех, кто дрался, это было сплошным нескончаемым кошмаром и безумием. От горящих танков загорались и горели, потрескивая, рожь, пшеница, бурьян. На точку, которую на карте можно было прикрыть пальцем, налетали сотни самолетов, обрушивался ливень снарядов. После такой обработки, полагая, что на дне этого огненного кратера никого и ничего нет в живых, немцы снова начинали движение вперед. Но кратер оживал. Оглохшие и полуослепшие люди откапывали своих товарищей, поднимали оружие и били по осатаневшим и озверевшим гитлеровцам.

Матерно ругаясь и оглядываясь на высоту, где они только что были, к обороне Карпенко отходили группки солдат.

— Говорил тебе.

— Тоже хорош. Танки идут, а ты задним местом пугаешь их.

— Будет, — устало и равнодушно просит лейтенант. За потерю высоты он, наверное, всю вину берет на себя и считает, что спор касается в первую очередь его. Он командовал ими. Лейтенант вздохнул, поправил на себе снаряжение. Под каской бурела свежая повязка, опавшие втянутые щеки омывал пот… «Разве ж в девятнадцать лет сообразишь сразу, — продолжал он мысленно оправдывать себя, механически, не глядя прыгая через воронки. — Теперь-то я задержал бы и их, и немцев… А там…» И опять клянет свою молодость и неопытность, несправедливо виня себя в трусости.

Пожилой боец, спотыкаясь, заглядывает в мальчишеское лицо лейтенанта. Он тоже в душе считает виноватым лейтенанта… и себя тоже. «Ну сдрейфил мальчишка, а мы-то, старые, зачем?.. А теперь!.. — До хруста ломает шею, оглядывается назад. — И высоты мозоль проклятый!..»

Угловатые, приземистые, по-волчьи широколобые «тигры» выдвинулись из мглы перед самыми траншеями батальона, неотвратимые, как привидения. За десантной скобой переднего защемило пучок овсюга и махорчатую головку бодяка. Плотно обжимая перепончатой гусеницей землю, «тигр» перевалил через траншею. За ним остальные.

Солдаты, как при обкатке, пропустили их и тут же поднялись. За танками, колыхаясь, будто брели по воде и раздвигали ее плечами, шли автоматчики. Взахлеб, истерически зашлись пулеметы, дождевой дробью сыпанули автоматы, и тут же завязался гранатный бой, рукопашная.

По «тиграм» в тылу ударили батареи ПТО, по пехоте свинцовым ливнем — счетверенные зенитные пулеметы. Немцы заметались, теряя ориентировку. Кружили, как пшено в котле: отход закрывала стена огня, впереди — то же самое. Они походили на тараканов, которых ошпарили крутым варом. Назад возвращаться было некому.

За первой волной без паузы накатилась вторая. На позициях третьего батальона гремели выстрелы. Отходили одиночки, как эти двое с лейтенантом. Остальные, оглохшие, задыхающиеся, дрались и умирали на месте.

Принесли МГ-34, пулемет немецкий.

— Кто может обращаться с ним?

— Дайте мне, товарищ капитан, попробую. — Узкоплечий Кувшинов отфыркнулся, сдувая мутную завесу пота с бровей, повозился, полоснул длинной очередью по багровому туману впереди с дождевой россыпью огоньков, которые затухали, двигались, начинали биться вновь. — Беру!..

— Бери!

Метрах в тридцати от НП Карпенко «тигр» завалился одной гусеницей в траншею, буксовал. Кувшинов плесканул по смотровым щелям из пулемета, потом вдруг выхватил из ниши плащ-палатку, прыжками преодолел эти тридцать метров, взобрался на танк сзади и накинул на смотровые щели плащ-палатку. Едва смельчак успел скатиться на землю, из соседнего танка по месту, где он только что был, хлестнула струя зеленого огня.

Бутылка с тонким звоном чокнулась о решетку позади башни, и в щели броневых листов «тигра» потекли синеватые бесцветные змейки огня.

— Умница, Гриша! — Из окопа по пояс высунулся старшина Шестопалов, белел на черном лице зубами.

Кувшинов прыгнул к нему передохнуть. На дне окопа пластом лежал раненый. Из-под каски блеснули разъеденные потом глаза, заструпевшие в коросте и пыли губы потянула улыбка.

— Гриша… скажи что-нибудь… будь другом… — Икая от боли, раненый ворохнулся, силясь встать, мутные слезы и пот прорубали в грязи на скулах и шее кривые дорожки.

Подбитый Кувшиновым «тигр» раскочегарился, над трансмиссией столбом ударило пламя, и из башни выпрыгнули немцы в трусах и майках. Шестопалов приземлил их всех из автомата.

— Сыпь им углей в мотню, чтобы руками выгребали! — В углах губ Кувшинова прикипела улыбка, шарил глазами по полю. — Еще идут!

— Накладем и этим! — Старшина живо окрутнулся в окопе, вогнал в гнездо автомата новый диск. — Помогай!..

Под «тигром» загорелась земля, лисьи хвосты огня заворачивали на окоп, осыпали маслянистой копотью.

— Как он тебя из пулемета не сбрил?

— Этот одноглазый недоделок без пулемета почему-то!.. [5]