Дорога в Китеж

Большинство собравшихся относились к той общественной категории, которую принято именовать «большими людьми». В передовых кругах их еще называли «цветом нации» и даже «воинами света». Правда, в противоположном лагере бытовало иное прозвание: «либеробесы», поскольку прежние «константиновцы», выходцы из Морского министерства, представляли собой ядро либеральной партии. Последнее слово, конечно, употреблялось условно, поскольку никаких формальных партий в самодержавной империи существовать не могло. До парламентов и выборов реформы не дошли. И тем не менее обе всегдашние российские партии наличествовали: «либеробесы» соперничали с «мракобесами» на той единственной политической арене, какая только и бывает в России – сражались между собой за благосклонность государя. Александр Второй поворачивал свой августейший лик то влево, то вправо, и соответственно этим движениям менялся галс государственного корабля. От резких поворотов в каютах и трюмах гигантского судна «Россия» иногда всё летело вверх тормашками.

Первый раз паруса захлопали и затрепетали, почуяв смену ветра, в марте пятьдесят пятого, ровно через год после создания клуба, когда скоропостижно скончался грозный царь Николай. Его гордое сердце не вынесло поражений и унижений несчастной войны. Как и надеялись «перанусовцы», наступило время их обожаемого шефа Константина, а, стало быть, их время. Новый император не ведал, как править своей устарелой державой, оказавшейся колоссом на глиняных ногах, – царю было ясно лишь, что по-старому, по-отцовски оставаться не может. Старший брат пребывал в растерянности. Но план преобразований имелся у младшего брата и его энергичных молодых соратников.

Ах, какое это было волшебное время – вторая половина пятидесятых, начало шестидесятых! Будто на могучей реке после долгой суровой зимы с треском полопался лед, вздыбились торосы, весело засверкала на весеннем солнце, забурлила пробудившаяся вода, разлилась до горизонта. Всё задвигалось, русские люди избавились от вечной привычки к нытью, каждый второй вдруг сделался мыслитель, стратег и реформатор. Газеты и журналы увлеченно обсуждали, что годно и что негодно из европейского опыта, да какую из российских болезней следует лечить в первую очередь. Вернее, во вторую, ибо все были согласны, что прежде всего необходимо упразднить крепостничество. Но ведь и в административном управлении неладно, и в судах, и в армии, и в финансах. Вся страна словно превратилась в гигантский клуб «Перанус», возжелавший достичь звезд, а возглавляли сей взлет «константиновцы» с их августейшим предводителем.

Однако, как известно, взлетать в небо умеют только птицы, люди же ходят по земле и если слишком высоко заносятся, то рискуют оторваться от тверди, упасть и расшибиться. Произошло это в конце концов и с прекраснодушным Константином. Его перья опалила Польша.

Когда грозного Николая сменил мягкий Александр и из Петербурга повеяло свежими ветрами, у поляков возникла надежда освободиться из русской неволи. Завоеванная страна взволновалась. Константин сказал царственному брату: «Поручи поляков мне. Я покажу им, что жизнь в новой России будет им не в тягость, а в благо. Править надобно не штыком и шпицрутеном, как батюшка, а великодушием».

Великого князя назначили польским наместником, и он осыпал вверенный ему край всевозможными либеральными щедротами. Но поляки не желали никакой России – ни старой, ни новой. Они хотели только одного: независимости. Юный польский патриот стрелял в Константина. Телесная рана была неопасной, сердечная – много тяжелей, а вовсе смертельным оказался удар по репутации возвышенного реформатора. Его потачки лишь распалили польское свободолюбие и привели к антироссийскому восстанию, которое потом пришлось заливать кровью, и выполнили эту грязную работу, конечно, не либералы, а «мракобесы», приверженцы Порядка. Царь увидел, что в годину испытаний эти люди и решительней, и надежней.

Государственный корабль резко поменял курс, и впредь Константин доверием старшего брата уже не пользовался. Нынешняя его должность председателя Государственного Совета при всей звучности к настоящим властным рычагам доступа не давала. Иные из бывших птенцов Константинова гнезда, приехавшие в Мраморный дворец поностальгировать о молодости, значили в правительстве много больше.

Многоумный Рейтерн уже двенадцать лет управлял всей финансово-экономической политикой империи и достиг на этом поприще, казалось, невозможного. После десятилетий хронического дефицита российский бюджет наконец вышел в плюс, в стране окреп частный капитал, как грибы росли коммерческие банки и акционерные общества, повсюду строились железные дороги. Михаил Христофорович исполнил почти всё из того, о чем некогда толковал приятелям у биллиардного стола клуба «Перанус», а если что-то не получилось, в том была не его вина. Экономические интересы находились у государства не на первом месте, а, пожалуй, на четвертом – после военных, полицейских и внешнеполитических. Так уж устроены империи, в особенности самодержавные.