Дорога в Монсегюр

Во всех этих красных, желтых, фиолетовых девицах, черных и зеленых господах, во всех этих курильщиках, плясунах, шутах, конюхах, игроках, театралах, уродах, полураздетых, совсем раздетых, одевающихся, раздевающихся, чешущихся, моющихся — во всем этом столько СОЛНЦА!

Альби залит солнцем. Альби красный. Альби розовый. Альби золотой. Он полон ярких пятен — света и тьмы, желтого и фиолетового среди общего нежно-розового фона. Альби — море красок. Альби — Тулуз-Лотрек. Без всякой мистики.

Жестокий и праздничный. Карнавал и пляска Смерти. В Альби можно быть красавцем, можно быть уродом, нельзя быть серым. Из Арканов Таро — «Колесо Фортуны».

И посреди этого бесконечного легкомысленно-беспощадного верчения плывет, властно доминируя над местностью (аморфной и потому — неподвластной никому, протекающей между пальцев!) — огромный корабль собора, битком-набитый мистикой, таинственными шедеврами, явным торжеством и тайным поражением; плывет, увозя в трюме, как пленницу, небольшую статую святой Сесилии.

Авиньонет

Авиньонет (правильно — «Авиньонэ»), один из главных центров сопротивления крестоносцам.

Если исходить из расписания движения поездов, в Авиньонете поезд останавливается два раза в сутки: в 5 утра и в 6 вечера. Все остальное время он с песнями проносится мимо. Поэтому я поехала до соседнего Вильфранша, где путеводитель обещал собор 14 века и крепость, построенную в 1270 году.

Рано утром я была в Вильфранше. Маленький городок просыпался. В церковь зашли две женщины, провели там совсем немного времени и пошли дальше по своим утренним делам. На рынке расставляли лотки, и женщины уже начали ходить с корзинами по хлебным и мясным рядам.

Никому до приезжего в этом городке не было никакого дела. Здесь шла жизнь, повседневная, бытовая.

Я купила еще одну фотопленку, а заодно спросила в магазине, где здесь крепость, построенная в 1270 году. Ни о какой крепости в Вильфранше не знали.

Я выпила кофе в кафе и осведомилась там у хозяйки по поводу крепости. Она долго думала, потом привела еще одну женщину. Та немного понимала по-немецки. Нет, никакой крепости тут нет. И шато никакого нет. Есть эглиз, но я там уже была. Красивая эглиз.

Заглянула еще в одно кафе, оно же отель-ресторан. Выпила еще кофе. Спросила о крепости. Да нет в Вильфранше никакой крепости!

Тут лицо служащей отеля-ресторана озарилось радостной улыбкой. Она написала название одного шато на бумажке и протянула мне. Я спросила, далеко ли это от Вильфранша. О нет, совсем рядом — 30 километров… (Она думала, что я на машине).

Я вышла из Вильфранша и пошла по шоссе номер 113 в сторону Авиньонета, поскольку другого выбора у меня не было.

До Авиньонета 7 километров. Было довольно прохладно, дул ветер, но дождя, слава Богу, не было. Справа и слева от шоссе тянулись поля пшеницы и кукурузы, среди колосьев мелькали маки. На горизонте волнились холмы. Я сорвала мак и сунула себе за ухо.

Легко и весело было шагать по ровной дороге от Вильфранша до Авиньонета, мимо полей и загородных вилл, где заходились гавканьем свирепые сторожевые щьены. Я во все горло — благо никто не слышит — распевала походные песни. Эй, эй! Я иду пешком по Лангедоку, у меня за ухом мак, я пою, чтобы было веселее. Весь этот мир — мой! Эй, я иду пешком по Лангедоку!

Машины проносились мимо, некоторые сигналили, мне махали руками, я махала в ответ. Мне не хотелось ехать, мне хотелось идти. Мне нравилось идти пешком по Лангедоку — блажной и блаженной, с красным цветком за ухом. Авиньонет показался издали: маленький серый город, оседлавший вершину холма. Это крошечный городишко, так и не увеличившийся со времен средневековья. Там даже нет железнодорожной платформы. Туда никто не ездит, а аборигены имеют машины.

Я прошлась по площади Раймона Альфаро, посмотрела мрачноватый тяжеловатый собор, оглядела зелено-желтые холмы Лангедока с вершины холма, постояла перед памятником франкам-крестоносцам, а больше здесь делать было нечего. К тому же в фотоаппарате кончилась пленка.

Я стала перематывать ее, и пленку перекосило. Ругаясь, я дернула сильнее и оборвала ленту.

Тогда я решила зайти в какой-нибудь ресторан, попросить черной бумаги и перемотать все как надо. На пленке были виды Альби.

Я зашла в какой-то придорожный паб, у которого был совершенно американский вид (на фотографиях это видно; я думаю назвать серию снимков Авиньоне «Это не Дакота»). Попросила разрешения посидеть и перемотать пленку. Они ничего не поняли, но разрешили.

Я сунула фотоаппарат в сумочку, как в муфту, закутала для верности подолом собственного черного платья в розочках и, расставив ноги на манер лотрековских девиц, принялась возиться в сумочке. Служащие и завсегдатаи паба с любопытством смотрели на меня.

Я вспомнила несколько важных французских слов и попросила «папье нуар». Папье нуар не было. Оборванная пленка не лезла в кассету. Я чуть не разревелась.