Дорога в небо

Глубокий, нечеловечески сильный и роскошный, он поднимался над простоватой суетливой мелодией, охватывал её и направлял, превращая беснование в живую музыку, подчёркивая необратимый ритм. Но послания в нём не было. Хину не мерещились пучины безбрежных и грозных рек, не мнились ущелья, взывающие к звёздам, и голос неба в ответ. Музыка развлекала и дурманила, а не дарила звонкую ясность сознанию, захватывала, но не учила видеть чудо в старом ли колесе на свалке или горстке разноцветных стекляшек. Окружённый шумным восторгом и ликованием, Одезри неслышно вздохнул.

Время шло, менялись танцы, пары, музыка. Люди приходили и уходили, словно капли падали в лужицу: вызывали недолгое волнение среди знакомых — приветствия, короткие разговоры — и растворялись в безумии сочных звуков. Но один появился иначе: к нему обернулись все, музыка смолкла. Нэрэи, оказавшись рядом, капризно заметил на общем:

— Ты опоздал.

Хин не разглядел ничего выдающегося в худощавом темноволосом смуглом мужчине преклонных лет, а вертеп закружился вокруг пришельца. Танцоры покинули площадку, уселись вокруг, словно дети перед лавкой фокусника. Всеобщий герой, одетый «наоборот»: в белое укороченное платье Гаэл, расшитое серебристыми нитями, и чёрные брюки — вручил музыкантам скрижаль. Он вышел на середину красного сияния, так словно огромный зал был пуст, а не заполнен затаившими дыхание людьми, протянул руку. Нэрэи, одарив его долгим взглядом из под ресниц, подплыл ближе и накрыл её своей. Так они и стояли друг напротив друга, сцепившись взглядами, пока не опомнились музыканты. Человек, уступавший в росте не меньше половины айрер, как-то вдруг перестал казаться ниже.

Хин прижал руку к груди при первых аккордах тягучей мелодии, полной сумрачного духа, тоски и страсти — музыканты наматывали её на струны виолончели, тянули из нежной души аккордеона. Всеобщий герой какое-то время прислушивался, потом обнял Сил'ан властно, бережно, и замер на короткий миг. Они поплыли по красным волнам. Мужчина вёл твёрдо и чисто, танец рождался в его сердце. Всё замерло и отодвинулось, осталось лишь триединство музыки, чувств и ярких немигающих глаз. Одезри встряхнул головой, но совершенная иллюзия не развеивалась, не помогало и то, что он знал о Сил'ан: Нэрэи, каким он представлялся Хину прежде, не исчез, но превратился в женщину, внимательную и желанную, покорную власти партнёра.

Как было не верить в точёные длинные ножки под шёлковым платьем? Когда же дитя Океана и Лун откинулось в объятиях человека, правитель понял, что спятил. «Как? — бился в голове потрясённый вопрос. — Почему он может быть так близко? И откуда силы удержать?..»

Всеобщий герой пугающе уверенно коснулся ожерелья на шее Сил'ан. Маска пропала, и под задорные выкрики рукоплещущих танцоров и зевак мужчина, наклонившись, поцеловал Нэрэи в смеющиеся губы.

Глава XII

Маленький парк Гаэл был охвачен всеобщим ликованием. Воздушных змеев тут не пускали, палатки теснились в торговых рядах за оградой, зато на широкой круглой площади у фонтана устроили танцы. Играл там не кто-нибудь, а квартет виртуозов, обычно услаждавший слух самой Главнокомандующей, — мастерство для народных мелодий совершенно излишнее. Нарядные жители со значением переглядывались: «Сразу ясно, к чему устроено. Даэа для сирен старается». Высокие чёрные фигуры нечасто проплывали в море праздничной толпы, но и вправду, играй музыканты хуже, вряд ли хоть один Сил'ан пришёл бы в парк терзать свой слух.

Стройные деревья, словно колонны, обрамляли беспокойно петляющие дорожки. Кроны смыкались в высоте, серые ветви сплетались, напоминая детям Океана и Лун о нефах серафимских храмов. Иллюзию питал шорох листьев, теперь заглушённый и музыкой, летевшей с площади, и топотом тысяч ног, шуршанием одежд, пеной эмоций на волнах бесед.

Сюрфюс плыл к смотровой площадке в окружении двух спутников. Ему невольно слышался торжественный рёв органа, голос шторма, возвещающий, согласно чужой вере, о конце времени. Мысли тянулись к писаниям, учившим подставлять другую щёку, мириться и страдать. Последний день знакомого мира. Сколько раз он уже наступал, незамеченный? Люди так сильно боялись небытия, что выдумали пропасти, полные огня, лестницы в небеса и вереницы подсудимых.

Можно понять страх перед открытиями. Лиственные гиганты вытеснили папоротники, пергамент для мысли привлекательней, чем камень, но и на книгах она не остановится, стремясь распространяться всё быстрее, всё легче проникать в умы. Ей для того придётся измельчать, потерять былой вес и основательность: как гранитная скала удивлять музыкальной сложностью форм, понемногу распадаясь на обломки и песок.

А слова? Дорого лишь то, что добыть трудно. Если камни под ногами, стены домов, даже горы обратятся в серебро, станет ли оно цениться как прежде? Если едва знакомых называть друзьями, а плотское желание — любовью, тогда какие найти имена для настоящих любви и дружбы? И придётся ли их искать?

— Ты о чём-то задумался? — на униле спросил Ин-Хун, когда все трое остановились у парапета.