Дорога в небо

Его не поняли, а он, не обращая внимания на удивлённые и любопытные взгляды, степенно удалился, ступая в собственные следы. Сад тихо шумел на ветру, тревожа жителей саванны чужой весенней красотой.

Солнце наполнило пылью старый кабинет матери, так пугавший Хина в детстве. Тут ему рассказывали об отце, которого он никогда не знал, здесь же требовали признать вину, слушаться, любить и уважать. Разве можно заставить любить? Правитель задумчиво улыбнулся, вспомнив поговорку летней: «Кто не мог взять лаской, не возьмёт и строгостью».

Безделушки, ненужные новому хозяину, из кабинета давно вынесли, но небольшая коллекция камней — ничем не примечательных кусков гранита — осталась. Иногда молодой мужчина вертел их в руках и несогласно хмурился (бессознательно подражая Оруру), словно камни ему прекословили.

Снаружи царила привычная полуденная тишь. Стражники прятались под навесами, сторожевой спал в своей башенке, и только мать упрямо гуляла с внучкой — трёхлетней девочкой, рыжей как и отец. «Правильно, — устало подумал правитель, — голова ей ни к чему, пускай напекает». Он не любил дочь; глупый ребёнок, то плачущий, то лопочущий, то ковыряющийся в носу, вызывал лишь раздражение.

«Завтра прибуду в Город, — написал Хин на четверти пергаментного листа. — Уеду в тот же день. Охранников двое».

Запечатав письмо, он привязал его к лапе птицы и выпустил, подумав об уванге Онни. Вторая записка предназначалась П'aрке и начиналась похоже:

«Утром буду в Городе. Нужен совет».

Теперь предстояло отыскать дорогую редкость в подарок ведьме или развлечь её небывалым способом. Хин посмотрел в окно, безрадостно прищурившись, и поднялся из-за высокого стола, чтобы выпустить вторую почтовую птицу.

«Здравствуй, милый друг детства», — издеваясь, писал Лодак.

К собственному удивлению, последние два года правитель раз в месяц получал от него послания, и так же аккуратно раз в месяц отвечал на них. Для птиц целый пергаментный лист, а то и два были слишком тяжёлой ношей, и гонец довозил их до границы с владениями уана Марбе. Дальше письмо доставляли доверенные слуги каждого из правителей. Вернее, Лодак правителем не был, довольствуясь должностью советника при старшем брате, но Хин не мог думать о нём иначе, чем о равном. Он не верил, чтобы человек настолько амбициозный, хладнокровный и умный надолго остался вторым лицом в своём владении.

Слог у Лодака был лёгким и непринуждённым, почерк — угловатым и резким, как у всех летней. «Мой сосед с другой стороны, — рассказывало письмо, — зачастил в Онни. Уж не появилось ли там что интересное? С увангом он в ссоре с недавних пор, но воротная стража его пропускает — стало быть, не получали известного приказа».

«Ты не знакомился бы с ним, — вот, что следовало читать между строк. — Его ждёт опала».

Хин поднял голову от письма, удивлённый: с чего Лодак решил, будто именно теперь два правителя, у которых не было ни общих границ, ни интересов, решат свести знакомство?

— Странный он, право, человек, — пробормотал молодой мужчина.

Больше никаких намёков советник уана Марбе себе не позволил.

«Джевия хотела бы увидеть тебя, милый друг, — оканчивалось письмо. — Ей интересно взглянуть на твои необычные волосы и глаза, проверить, так ли ты высок, как я описывал. Люди „не отсюда“ для неё в новинку».

«Я родился в Лете, — чтобы унять вспышку раздражения, подумал Хин, сворачивая письмо и убирая в футляр, — а не свалился невесть откуда, как моя мать».

Лодак всегда оскорблял деликатно, почти вежливо — будто всего лишь ставил на место зарвавшегося юнца. «Милый враг», — каждый раз хотелось ответить Хину, но он знал, что сосед не поймёт: у Лодака не было чувства юмора.

Ведун сидел на поляне в саду и прилежно рассматривал маленький белый цветок, слушая счастливый, лёгкий звон,[1] летевший из крепости — со второй половины. Весен сильно постарел, в пепельно-русых волосах, всегда аккуратно подстриженных, блестели серебряные нити. Орур был старше, а с виду годился Гебье в сыновья.

Себе под нос человек бормотал стихи, но ни один достаточно громко и внятно, чтобы можно было расслышать. Чудесная музыка звучала долго — больше часа —, и ведун знал, что она скоро смолкнет, а потом, на шестой минуте тишины, правитель спустится в сад. Будет стоять в тени деревьев и смотреть на чужую, сгорбленную спину, думать свои невесёлые мысли, по привычке улыбаться.

— Один ты с нами остался, — негромко заметил Хин, выходя на поляну.

Ведун неуютно повёл плечами:

— Какой голос у вас, — осторожно молвил он в ответ.

— Нехороший?