Дорога в никуда

Тихон Никитич с грустной усмешкой оглядел свой бывший кабинет… Сейчас даже стекла в оконной раме тусклые, грязные, засиженные мухами, из углов тянуло какой-то затхлостью, а солнечные лучи «наглядно» прорезали, стоящую в воздухе плотную пыль. Впрочем, тесно сидевшие вдоль стены коммунисты, как свежеиспеченные местные, так и пришлые этого всего не замечали. Они напряженно думали совсем о другом: если без малого тысяча казаков разного возраста, проживающих сейчас в станице выроют спрятанные винтовки и шашки, тогда от трех взводов красного гарнизона, останутся, как говорится, пух да перья, а их, коммунистов, жизни цена будет ломаный грош. А тут еще разнесся слух, что восставшими, идущими от Вороньего командует Степан Решетников. Этот, конечно, не пощадит никаких коммунистов, даже местных, которые всего-то и хотели примазаться к новой власти, чтобы иметь положенные членам комъячейки льготы, чтобы в их хозяйствах не проводили продразверстку. Понимали они, кто осознанно, кто интуитивно, что сейчас их судьба во многом зависят от бывшего станичного атамана.

– Мы вас вот зачем позвали, – начал говорить Вальковский,– нам известно, что при Колчаке, в вашу бытность местным атаманом, вы стремились избегать кровопролития, и все спорные вопросы старались решать миром. Не так ли?

– Да, я всегда стоял против братоубийства, и делал все от меня зависящее, чтобы в округе лилось как можно меньше крови. Но я думаю, господа… – Тихон Никитич запнулся и настороженно оглядел членов ревкома, как они отреагируют на «господ», вырвавшееся у него самопроизвольно, по привычке. Но те не шелохнулись, продолжая его напряженно слушать. – Так вот, давайте ближе к делу, что вы от меня хотите? – Тихон Никитич замолчал и, не сдержавшись, скривился от вдыхаемого пыльно-махорочного воздуха.

– Да, это вы верно говорите. Церемонии сейчас разводить некогда, – рубанул воздух ладонью, и скрипнул ремнями портупеи Вальковский. – Вы, конечно, в курсе, что в Большенарымском мятеж и там свержена советская власть. Часть мятежников во главе с вашим одностаничником, анненковским офицером, сотником Решетниковым захватили поселки Малокрасноярский, Черемшанский, Вороньий и сейчас готовятся наступать на Гусиную пристань и Усть-Бухтарму. Нам стало известно, что в станице также активизировались контрреволюционные элементы, которые готовят восстание против советской власти. Вы человек разумный, среди казаков пользуетесь большим авторитетом. Вы не можете не понимать, что если даже Решетников с помощью мятежа местных казаков и возьмет станицу, даже перебьет, перевешает всех нас, коммунистов, – Вальковский невольно, исподлобья посмотрел на явно трусящих и ежащихся от его слов членов ревкома… – его все одно рано или поздно разобьют. В общем, мы предлагаем вам помочь как советской власти, так и своим одностаничникам, – Вальковский замолчал, уперев взгляд в Тихона Никитича. Остальные коммунисты тоже все как один обратили свои безмолвные взгляды на бывшего атамана.

– И как же это, господа, или, извините, товарищи, я вам помогу? – после некоторого раздумья спросил Тихон Никитич, хотя, конечно, понимал, чего именно хотят от него.

– Вы должны выступить на общем собрании и разъяснить казакам, что их всех ждет в случае поддержки мятежа.

В кабинете повисло тягостное молчание. И если Вальковский, человек не раз смотревший смерти в глаза, сохранял внешнее спокойствие, то большинство прочих заметно нервничали, явно опасаясь, что бывший атаман откажется сотрудничать.

– Нет… ни на каком собрании я выступать не буду, – наконец, ответил Тихон Никитич

– Вы что же, отказываетесь нам помочь!? – в голосе начальника гарнизона «звякнул» металл.

– Нет, не отказываюсь. Только боюсь добровольно на этот ваш митинг, никто не придет, а что-то втолковывать насильно согнанным людям… Да и голос у меня не настолько громкий, боюсь те, что подальше стоять будут не разберут и не поймут, что я буду говорить. Я предлагаю другое.

– Что же? – с интересом спросил заметно воспрявший духом Вальковский.

– Думаю, раньше чем с завтрашнего утра те казаки, что тимофеевский отряд разбили, не выступят… – Тихон Никитич чуть усмехнулся, дескать, хоть вы и не говорите об этом, но всем уже известно о бое произошедшем всего в пятнадцати верстах от станицы. – Потому, господа, я сам обойду несколько домов и поговорю с казаками, со стариками… Попробую их уговорить не подниматься…

– Ну что вы? Сколько дворов так вы успеете обойти, в станице же их больше шестисот, – возразил Вальковский.

– Товарищ Вальковский… тут это… такое дело, Тихон Никитич прав. Всех обходить и не надо, достаточно и десятка дворов. Тут же многие родня друг дружке. Так что те, кого он уговорит, сразу же за собой других потянут, те третьих. А в простом разговоре он скорее все разобъяснит, Никитич, он это умеет… Пусть делает как хочет, может в самом деле толк выйдет, – высказал общее мнение членов ревкома бывший батрак-новосел, живший с семьей в станице уже лет десять и кочевавший от одного хозяина к другому, и вот дождавшемуся, так сказать, «своего часа».