Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

И в этот вечер 17-го декабря Ратников пошел домой только к десяти часам вечера, едва держась на ногах. Анна уже не раз подогревала для него ужин, и заранее загнала спать не только Люду, но и упорно противившегося Игоря. Она хотела, было, по обыкновению, отругать за опоздание мужа, но увидев, в каком он состояние сразу остыла.

— Садись ешь, и сразу ложись, на тебя смотреть страшно.

Ратников так и сделал… Лишь в постели он смог в общих чертах поведать жене о случившемся в Алма-Ате. Анна сказала, что по телевизору, в новостной программе «Время» не сказали об этом ни слова. По ее тону чувствовалось, что в отличие от Ратникова, она не видит в случившемся ничего особенного и совершенно не обеспокоена. Более того, она сразу перевела разговор на куда, по ее мнению, более важную тему:

— Слушай Федь, пока не уснул, я тут хотела с тобой посоветоваться. Тебе не кажется, что нам надо Ольгу Ивановну как-то отблагодарить?

— Ты же отвезла ей продукты, — ответил, словно отмахнулся Ратников, находящийся целиком и полностью под впечатлением оглушившей его новости.

— Да нет, это не то. Она ведь не просто нам оказала услугу, она ведь и еще помочь может не раз. У нее ведь и авторитет в поселке, и связи. Сам видел, какой она вес сейчас имеет. И в школе от нее многое зависит. Игорю же аттестат скоро получать, — лицо Анны выражало озабоченность.

— Что же ты предлагаешь? — всем своим видом Ратников показывал, что не желает сейчас обсуждать эту проблему, к тому же его уже основательно клонило ко сну.

— К ней надо еще съездить, а лучше привезти сюда, к нам. Я её в магазин отведу, и пусть там она сама себе выберет, что захочет. Ну, и как водится, к нам пригласим, стол накроем, угостим. Неужели ты не понимаешь, что она сейчас очень нужный нам человек, — Анна была далека от «глобальных» мыслей беспокоящих мужа, ее волновали куда более приземленные вещи, касающиеся непосредственно её семьи.

— Ладно, после Нового Года подумаем, — решил «отложить на полку» это дело Ратников.

— Не после Нового Года, а завтра, или, в крайнем случае, послезавтра, её надо привезти сюда, пока у меня в магазине последний привоз не разобрали, — решительно возразила Анна.

Ратников, не сказав ни слова в ответ, отвернулся, но Анна бесцеремонно повернула его лицом к себе и негромко, но упорно стала втолковывать необходимость вынашиваемого ею «мероприятия»… пока, наконец, и он был вынужден согласиться, что на данном этапе судьба семьи и детей важнее судьбы страны.

— Надо ж… если бы кто несколько лет назад вот так бы мне сказал, что я буду наряду с директором совхоза и прочими местными тузами искать расположения обыкновенной учительницы, да еще с таким махровым белогвардейским происхождением и соответствующим поведением… Я советский офицер, коммунист, из крестьян, — Ратников чуть слышно рассмеялся. — И кто меня к этому подталкивает, собственная жена, так сказать, боевая подруга, тоже стопроцентный советский человек. Ну и докатились мы с тобой Аня, — совершенно безо всякого сожаления говорил Ратников, поправляя подушку под головой, и тут же намереваясь под тот же веселый тон потрогать то ли полные матовые плечи жены, то ли ее пухлый подбородок, как он делал довольно часто лежа в постель.

Но Анна, обычно относящаяся к этому благосклонно, сейчас вдруг воспротивилась, не дала его руке, ни коснуться ее плеч, ни пощупать нежный валик под подбородком.

— Не лезь, ничего тут смешного нет, все это очень даже серьезно. А насчет стопроцентной советскости. Ты что такой уж советский, или я? — в свою очередь совсем не игриво говорила Анна.

— Ну, не знаю, сам себя всегда советским считал. Да и вся родня моя кто они, простые крестьяне, в свое время крепостными были. Нет, для нас все-таки я думаю советская власть это благо, хоть какие-то шансы в люди выбиться дала, хотя бы тем кому повезет. А если бы при царе… так бы и сидели в деревне, света божьего не видели, — высказал свое мнение Ратников, правда, не очень уверенно. Да и твоя родня не из графьев. А ты вон и в техникуме выучилась, и в институт могла поступить, если бы я тебя не захомутал, — Ратников вновь попытался перевести разговор в шутливую форму, приобнять жену, но та отстранилась. — Разве твои предки могли такое себе позволить до революции, хоть и в городе жили? Так бы и жили, как вон у Горького описано «В моих университетах» про старую городскую жизнь.

— Горький, похоже, вообще нормальной жизни в детстве не видел, потому и описал всю эту грязь, — с некоторым раздражением отвечала Анна. — А городская жизнь она от деревенской, как сейчас отличается, как небо от земли, так и тогда отличалась. Мама моя со слов своей матери и бабки про нее знала. Так вот не так уж и плохо они, предки мои жили, во всяком случае, у моих деда и прадеда свой дом был. Богачами не были, но и так как Горький писал, не жили.

— И все одно не пошли же они предки твои за белых воевать, предпочли отсидеться, как и мои. Значит, не стоила та жизнь того, чтобы за нее биться. Потому и так мало за белых пошло народа, а за красных во много раз больше, тех, что старую жизнь ненавидели и сломать ее хотели. Разве не так? И чтобы сейчас эти брехуны перестроечные не болтали, не хотел тогда народ по-старому жить, вот и сковырнул и царя и всех этих буржуев. Верно, или нет?…

Ратникову казалось, он говорит настолько прописные истины, что жена не может не согласиться. Но она молчала, и он откинувшись на подушку собирался уже прикрыть глаза, уверенный, что спор закончился, когда Аня чуть не шепотом, словно боясь чего-то заговорила:

— Не так уж мало за ту жизнь людей встало. И у нас тоже встали. Ты что не знаешь, что было в Ярославле в восемнадцатом году?

— Ты это о чем… ааа, про эсеровский мятеж что ли? — удивленно спросил, вновь вскинувшись Ратников. — Ну, так это ерунда, что там, заварушка какая-то на день или на два, а потом быстро придавили.

— Федь… ты откуда родом? — в свою очередь приподнялась на локте Анна.

— Здрасьте барышня, с Пошехонского района я, — с вызовом ответил Ратников.

— А я уж думала с Луны. Какой день, какой два, это в Москве тот мятеж быстро придавили, а у нас большевиков скинули и две недели эти эсеры верховодили, всех большевиков местных перестреляли. И только когда с Москвы войска подошли, тогда все кончилось. Деревня ты и есть деревня, до сих пор истории своего областного центра не знаешь. Ты хоть помнишь, что Ярославль старше Москвы? — в своем возмущении Анна уже не могла сдержаться и повысила голос.

— Что ты говоришь… неужто две недели?… Да откуда же мне знать, нигде ж про то не говорилось, не писалось. Даа… во как Савенков шухарил-то, на две недели город захватил, — искренне удивлялся Ратников. У него сна, что называется, не осталось «ни в одном глазу».

— Да какой там Савенков… Это все ерунда, не Савенков тем восстанием руководил, а наш, местный ярославский, полковник Перхуров. Потом, когда красные город осадили, он с отрядом прорвался и к Колчаку ушел, — продолжала опять уже шепотом говорить Анна.

— Во дела, первый раз про то слышу… Стой, а ты-то откуда про все это знаешь, ведь мать твоя говорила, что ее родичи простыми рабочими были? — изумленно спрашивал Ратников, глядя на жену так будто видел ее впервые, уставившись на бретельки от комбинации, которые бесчисленное количество раз спускал с ее покатых плеч.

— Откуда, откуда… я ж не деревенская, историю своего города знаю не из учебников, а от мамы. Да нет, не бойся, не из бывших я, так что за карьеру свою и без того неудавшуюся не опасайся. И мать моя не врала тебе, просто небольшую неточность допустила. Ее дед не работал на фабрике или заводе, он ремесленником был, бондарем, и работал на дому, бочки делал и тех рабочих, что с заводов за путных не считал. Он, мой прадед, своего первенца, старшего сына, брата моей бабки, очень выучить хотел и в реальное училище отдал… ну это как сейчас техникум. Мама говорила со слов бабушки, сами впроголодь жили, а его учили. Ну, вот он этот бабушкин брат тоже с теми эсерами якшался и в восстании участие принимал. Мама сама про то всегда вполголоса говорила, отец его в погребе запирал, чтобы не ходил туда, а он все одно сбежал. Вроде даже участвовал в расстреле самого Нахимсона.

— Какого Нахимсона? — недоуменно спросил Ратников.

— Ой, ну ты лапоть деревенский, ничего не знаешь. Нахимсон это первый председатель ярославского Совета, еврей. Потом ему уж в городе никак нельзя было оставаться, и он с Перхуровым ушел на прорыв.

— И что?

— Откуда я знаю что… пропал, сгинул, погиб скорее всего. Бабка потом горевала, столько денег в него вбухали пока учили, ее саму как чувырлу деревенскую одевали, куска лишнего съесть не могла, все экономили, а он вот так поступил. В семье про него потом никогда не говорили, как и не было его. И сейчас бы не вспомнила, если бы не эта Ольга Ивановна, не ее поступки. Так что все не так просто Федя, и завтра ты ее обязательно пригласи…