Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

– Орел был отец твой, дочка. Под Андреевкой, это село такое большое в Семиречье, сильно он отличился, – дед настороженно покосился на родичей, дескать, можно говорить про то, или нет, и тут же махнул рукой, видимо выпитая рюмка водки придала ему смелости. – Красные нас с пулеметов и орудий поливают, а батя твой сумел их обойти и с тыла к самой их батареи сотню вывел. Ну, атаковали, артиллеристов всех порубали, ну уж, а тут сам атаман, Борис Владимирыч, всей силой в лоб пошел. Наших устьбухтарминских казаков в том бою многих побило, и батю твоего ранило, да не пулей, коня под ним убило, и тот придавил его, ногу сломал. Наших тогда изо всей сотни, наверное, десятка два-три всего и уцелело. Я то сам в той атаке не был… Я ж говорю ординарцем при ем состоял, а еще в станице батя мой к нему подходил просил за мной присмотреть. Я ведь тогда еще неук был. Ну, вот он меня в атаку-то и не взял, пожалел, а послал к командиру полка с донесением, что атакует, чтобы тот всем полком поддержал его. Да не спроворился как-то тот командир, не повел полк и пришлось Иван Игнатичу с одной нашей сотней все делать. За тот бой ему сам атаман прямо в лазарете и крест повесил и в подъесаулы произвел. А есаулом он уже потом стал, когда мы всю эту красную Черкасскую оборону в прах разбили.

Дед замолчал, что-то припоминая, но Ольга Ивановна, впитывавшая все воспоминания об отце как губка, не утерпела:

– А потом, после того боя под Андреевкой, что было?

– А… что говоришь-то? – словно спросонья спросил дед. – Что было?… То и было, кто убитый тех закопали… ох сколько там дружков моих легли. В братской могиле их, молебствие отслужили. Ну, а нас оставшихся по другим сотням разбросали. Раненых тоже много. Им в лазарете совсем худо было, мерли сильно, март месяц стоял, ветра сильные, по ночам холод аж зубами стучали. Ну, а я, значится, в том бою так уж получилось не участвовал и ни царапины не получил, отец твой да Бог тогда меня спасли. Меня потом значит Степан Решетников, дядя твой, к себе в сотню атаманского полка взял. Но туда попасть не просто было. Перед тем Степан Игнатич у брата свово Иван Игнатьича справился, в лазарет к ему ходил, спрашивал, как Порфирий Митрохин. Ну, а батя твой и говорит, справный казак бери ево к себе. Вот так я и стал атаманцем. Тама выдали мне черное обмундирование, папаху, шинель. Весь полк в черном ходил с ног до головы, и знамя у нас было черное. А в дивизии там еще были Черные гусары, да Голубые уланы, ну а мы, значит атаманца, Лейб-Атаманский полк, – неспешно, явно напрягая память, но с удовольствием повествовал дед о своей молодости, о том, о чем вынужден был молчать более шестидесяти лет.

– Порфирий Прохорович, а эта надпись, ну татуировка у вас на груди, она как появилась? – осторожно осведомилась Ольга Ивановна.

Старик помрачнел, он не мог не вспомнить сколько несчастий принесла ему эта татуировка… Но выпив вторую рюмку и пошамкав плохо держащимися во рту вставными протезами квашеной капусты заговорил вновь:

– Оно, конечно, баловство. Знать бы тогда, что потом через это перетерпеть придетси. Средь нас, атаманцев, особливо молодых, вроде меня, атаман был ну как тебе сказать… Ох как мы ево любили. За него готовы были на всё – такой это был человек. Вот недавно газетку эту читал, «Рудный Алтай». Там про нево пропечатали, специально ходил очки себе выправлять в аптеку, чтобы стекла сильнее поставили, сам прочесть хотел. Патрет там евонный, атамана нашева, Бориса Владимирыча. Я ведь ево сколь раз самово как вот тебя сейчас видал – не человек, орел, в седле сидит как в ем родился, в бою всегда впереди, такой же как мы, весь в черном. В атаку как ангел смертный над землей летел, и пули ево не брали, а уж шашкой ево тем боле никто взять не мог. На коне скакал как хошь, в цирке так не скакали, хоть лежмя, хоть стоймя, нагами на седле, хоть вверх ногами, хоть под брюхом у лошади пролезть мог. Сказывали, один раз взял он взвод в соседней сотне и в разведку с ими поехал. Красные заметили и погоню отрядили. Кони у их свежее оказались и догнали они наших в степи и пошла рубка. Так атаман наш лично шестерых красных зарубил, казаки говорили никогда такова не видели, как он шашкой орудовал и конем управлял, и на стремя из седла выскакивал и даже на землю и тут же назад, чтобы от их шашек увернуться. Глядя на него, и остальные наши так тех красных в клинки приняли, что те своих убитых побросали, оборотились и вспять побегли… – старик помедлил, подумал. – А в статейке той мало правды про его написали. Он ведь не только огромной отчаянности был человек, но и о нас простых казаках заботился. В нашем полку почти всех по именам знал, и меня тоже. И когда он сам полк вел в бой, это была самая, что ни на есть великая честь.

– А чего ж тогда до самого Китая отступали, если он такой герой был, ваш атаман, – вклинился в разговор, недавно пришедший из армии двадцатилетний внук, в свое время тоже учившийся у Ольги Ивановны.

На него строго глянул отец, но дед на вопрос совсем не обиделся.