Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

– Ладно, не будем больше об этом. Может, что и было по мелочи, а потом так раздули, что из мухи слон получился. Давай лучше о наших делах… Я и свои недоработки признать не побоюсь. Действительно не переношу запах этот, что у казахов в домах и юртах стоит. Но к Муканову я вовсе не из-за этого так отношусь, а потому что он свои обязанности плохо исполняет. Вот на днях с новым директором рыбзавода, казахом, неправильно себя повел, не сдержался, вахтера, хрена старого послушался. Но я ведь признаю это и при первой оказии съезжу, извинюсь. Понимаешь, надо уметь встать выше этого заразного чувства превосходства собственной нации, а ты наоборот, занял непримиримую позицию. Ведь ты же вроде патриота из себя изображаешь, о державе печешься, а на деле раскалываешь единство страны.

– Вы уж меня не пойму за кого принимаете. Что я такого сделал-то, двух черных ударил, одного за дело, второго случайно, а меня сразу во враги народа, – теперь уже некоторое возмущение слышалось и в голосе Малышева.

– Пока двоих, но боюсь ты на этом не остановишься. Если не изменишь образ мыслей, еще раз тебе говорю – плохо кончишь, – погрозил пальцем подполковник.

– Я не могу думать иначе, а что касается единства страны, то вы ошибаетесь. Основная опасность не в таких как я. Нас, к сожалению, слишком мало, не проснулась еще Россия. А главная опасность, которая грозит нашей стране – это скорость с которой плодятся эти чурки, их растущая наглость, и то, что они очень дружные. Если не дать им вовремя отпор русскому народу придет конец, они его сначала на колени поставят, а потом весь ассимилируют, – убежденно говорил Николай.

– Ну, опять понес… пророк, мать твою, – подполковник с досадой потер донимавший его затылок. – Ладно Коля, устал я тебя слушать, иди-ка ты и еще подумай.

– Нечего мне думать, – твердо ответил Николай. Я удивляюсь, что вы не хотите признавать очевидную правоту моих доводов. Жаль, я надеялся, что мы все-таки поймем друг друга… Разрешите идти!?….

Выйдя из канцелярии, Малышев был в столь подавленном расположении духа, что оказался не в состоянии заниматься каким-нибудь делом, хотя та же техническая документация нуждалась в незамедлительном заполнении и еще много всего – на душу словно лег тяжелый камень. Не принесло облегчения и осознание того, что ему удалось избежать наказания за стычку с Гасымовым. Николай не хотел наживать такого врага как Ратников и, «открываясь» перед ним, рассчитывал на совсем иную реакцию подполковника. Но сейчас он видел, что крупно просчитался, командир оказался значительно сильнее «заквашен» на советском интернационализме, чем он предполагал. А ведь для Николая Ратников уже давно был едва ли не олицетворением настоящего русского мужика, на которых всегда держалась Россия. Он видел в нем то, что у русского человека советского «разлива» встречалось нечасто: мудрость и в то же время хитрость и изворотливость – своего не упустит. Он отчески заботился о своем «хозяйстве»-дивизионе и в то же время был главой крепкой дружной семьи. Не просто руководитель, командир, но и рачительный хозяин. Потому Николай был крайне раздосадован, ибо человек, которому он так симпатизировал, его совершенно не понимал, более того занимал едва ли не противоположную позицию.