Дорога в прошедшем времени

В одном они правы. В том, что пора и центру относиться к республикам не надменно-покровительственно, а по-серьезному, заинтересованно, честно, поняв, что республики все вместе – это и есть Союз, это и есть народ, а центр – всего лишь структура власти…

…«Когда человек хвастается, что никогда не изменит своих убеждений, – это болван, уверенный в своей непогрешимости» (Бальзак). «…Ни в одной области не может происходить развитие, не отрицающее своих прежних форм существования. На языке же морали отрицать значит отрекаться… Этим словечком критизирующий филистер может заклеймить любое развитие, ничего не смысля в нем; свою неспособную к развитию недоразвитость он может в противовес этому торжественно выставлять как моральную незапятнанность». Это последнее сказал Карл Маркс. Прошу не обижаться на Карла Маркса.

Стало тихо. Был маленький шок. К. Маркса уважали. Но что толку от этих слов, этих цитат? Бессилие осталось.

В то же время вновь ясно проявились и мои старые комплексы, скрытые под напускной начальственной самоуверенностью и грубостью: стремление к одиночеству, гипертрофированная скромность, желание «не высовываться», затеряться, не быть на виду…

Помню, как мастером-строителем ездил на работу трамваем. В тесноте, среди массы людей чувствовал себя в комфортном одиночестве. А обкомовская черная «Волга» довольно долго была для меня пыткой обнаженности, испытанием всеобщим пристальным вниманием. Удовольствия от этого я не получал. Скорее наоборот. Но вскоре привык как к неизбежной необходимости. На междугородных трассах часто просил водителя притормозить, подсадить голосующих попутчиков. Увидев общеизвестный номер 00–01, не все еще садились, а некоторые приходили в ужас, извинялись и ни за что не хотели залезать в машину. Боялись. Как один вятич сказал: «Ишо в тюрьму увезешь…»

Вспомнить прелести неизвестности я позволял себе иногда во время поездок в Москву, отдыхая душевно в забитом людьми троллейбусе или вагоне метро… Кто-нибудь не поверит, скажет: «С жиру бесится». Но это было так.

Когда мы с Е.М. Примаковым были утверждены членами Совета безопасности, он как-то сказал мне: «Обрати внимание, только мы с тобой ездим на «Волгах», все остальные члены – на ЗиЛ. Думаю, это дискриминация. Давай потребуем у Горбачева «членовозы». Я замахал руками: «Еще не хватало!» Черная «Волга» в Москве меня устраивала. Их тут было гораздо больше, чем трамваев…

Всю жизнь во мне боролись эти два чувства: необходимость быть на виду и даже удовольствие от лидерства, от «командования» и – стремление к замкнутости, желание побыть одному.

В то время как-то разом, быстро ушли из жизни мои старики. Когда видишь смерть, начинаешь лучше понимать суетность жизни, думать об иных, более высоких ценностях, чем власть. Стоило ли так раскисать из-за какой-то отставки.

Отец умер в День советской милиции, 10 ноября 1990 года. Неожиданно у него отказало сердце. Ему не пришлось узнать о моей отставке, до которой оставалась, по существу, неделя. Отец очень гордился своим сыном, хотя делал это потихоньку, незаметно. Он был скромный, умный человек. Никогда не навязывал своего мнения, но и не позволял никому: ни начальству, ни даже соседям на трибуне стадиона – вести себя по-хамски.

Сын «врага народа», работавший на шахтах с 1935 года всю войну и далее, вплоть до хрущевской оттепели, он очень многим рисковал со своей принципиальностью. Аварийность при угледобыче в то время была колоссальной, попасть в тюрьму можно было очень просто. Позже выяснилось: на отца был не один агентурный донос. Его готовы были арестовать, но киселевский чекист оказался порядочным человеком – спас отца. Сам рисковал, но дутому делу хода не дал.

Мама не смогла жить без отца. Его смерть явилась для нее неожиданной катастрофой, невероятным ударом, который спровоцировал болезнь.

Всю зиму мы ездили с ней на кладбище. Весной болезнь стала для нее очевидной. На Пасху сестра Женя свозила ее в Малоярославец. Мама никому ничего не говорила, но ехала прощаться… Прощаться с могилами предков, с домом, садом, с жизнью… Тогда же она сказала, чтобы похоронили ее «в Малом».