Дорога в рай

– Много чего мы тут вытворяли пацанами, – с ностальгической ноткой в голосе проговорил он.

– Не сомневаюсь.

Он замолчал – скорее, думаю, затем, чтобы успокоиться, нежели почему-либо еще, а потом начал вспоминать о годах юности.

– Вон там один парень жил, – сказал он, – Гилбертом Гоммом звали. Маленькое остроносое лицо, как у хорька, одна нога короче другой. Жуткие вещи мы с ним проделывали. Знаешь, что мы с ним сделали однажды, Гордон?

– Что?

– Как-то вечером, когда мамаша с папашей были в пабе, мы пошли на кухню, отсоединили трубку от конфорки и пустили газ в бутылку из-под молока, полную воды. Потом сели и стали пить ее из чайных чашек.

– Понравилось?

– Еще как! Отвратительное пойло! Но мы не пожалели сахару, и тогда пить стало, в общем-то, можно.

– А зачем вы это пили?

Клод недоверчиво посмотрел на меня.

– Ты хочешь сказать, что никогда не пил воду с пузырями?

– Да вроде нет.

– Я думал, все ее пили в детстве! Она пьянит почти как вино, только хуже, тут все зависит от того, как долго пропускаешь газ через воду. Как мы назюзюкивались на этой кухне по субботним вечерам! Вот здорово было! И так продолжалось до тех пор, пока папаша не заявился как-то домой пораньше и не застукал нас. До конца своих дней не забуду тот вечер. Я держу в руках бутылку из-под молока, в ней пузырится газ, Гилберт стоит на коленях, готовый в любой момент по моей команде повернуть кран, и тут входит папаша.

– И что он сказал?

– О боже, Гордон, это было ужасно. Он не произнес ни слова, но остановился в дверях, нащупал свой ремень, потом очень медленно расстегнул его и медленно вынул из брюк. Все это время он не спускал с меня глаз. Мужчина он был крупный, с руками как отбойные молотки, с черными усами и фиолетовыми прожилками на щеках. Потом быстро подошел, схватил за куртку и принялся охаживать меня что было мочи пряжкой и, клянусь богом, Гордон, я тогда решил, что мне конец. Но тут он остановился, медленно и аккуратно вдел ремень в брюки, застегнул пряжку, заправил конец ремня и рыгнул пивом, которое недавно пил. Потом, так и не сказав ни слова, отправился обратно в паб. Так меня больше в жизни не пороли.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Да, наверное, лет восемь, – ответил Клод.

Когда мы подъезжали к Оксфорду, он опять замолчал, и то и дело поворачивал голову, чтобы убедиться, что с Джеки все хорошо, трогал ее, гладил по голове, а однажды повернулся всем телом, встал на сиденье на колени и обложил собаку соломой, пробормотав что-то насчет сквозняка. Мы проехали по окраине Оксфорда и оказались на пересечении узких проселочных дорог, а спустя какое-то время свернули в небольшой ухабистый переулок и влились в жидкий поток мужчин и женщин, двигавшихся, кто пешком, кто на велосипеде, в том же направлении. Некоторые мужчины вели на поводках собак. Перед нами ехала машина с закрытым кузовом, и мы видели собаку, которая сидела на заднем сиденье между двумя мужчинами.

– Отовсюду народ собирается, – мрачно произнес Клод. – Эти, видно, специально из Лондона едут. Наверное, взяли собаку тайком из большой псарни на денек. Как знать, может, она участница скачек трехлеток в Эпсоме.

– Будем надеяться, что она не помешает Джеки.

– Не беспокойся, – сказал Клод. – Все новые собаки автоматически попадают в категорию сильнейших. Мистер Физи за этим внимательно следит.

На поле вели открытые ворота. Прежде чем мы въехали, жена мистера Физи взяла у нас деньги за участие.

– Он бы и педали ее крутить заставил, будь у нее силы, – сказал Клод. – На помощников старина Физи не очень-то раскошелится.