Дорога в рай

– Лучше нам все-таки задернуть занавески, тебе так не кажется? – ответил он тогда.

Он шел мимо того места, где паслась лошадь, и снова услышал ее: храп, мягкие удары копытами, хруст пережевываемой травы – казалось, это человек с хрустом жует сельдерей.

– Привет, лошадка! – крикнул он в темноту. – Лошадка, привет!

Неожиданно он почуял, как за спиной у него раздались шаги, будто кто-то медленно настигал его большими шагами. Он остановился. Остановился и тот, другой. Он обернулся, вглядываясь в тьму.

– Добрый вечер, – сказал он. – Это опять ты?

Он услышал, как в тишине ветер шевелит листья в изгороди.

– Ты опять идешь за мной? – спросил он.

Затем повернулся и продолжил путь вслед за собакой, а тот человек пошел за ним, ступая теперь совсем неслышно, будто на цыпочках.

Он остановился и еще раз обернулся.

– Я не вижу тебя, – сказал он, – сейчас так темно. Я тебя знаю?

Снова тишина, и прохладный летний ветерок дует ему в лицо, и собака тянет за поводок, торопясь домой.

– Ладно, – громко сказал он. – Не хочешь – не отвечай. Но помни – я знаю, что ты идешь за мной.

Кто-то решил разыграть его.

Где-то далеко в ночи, на западе, очень высоко в небе, он услышал слабый гул летящего самолета. Он снова остановился, прислушиваясь.

– Далеко, – сказал он. – Сюда не долетит.

Но почему, когда самолет пролетает над его домом, все у него внутри обрывается, и он умолкает, замирает на месте и, будто парализованный, ждет, когда засвистит-закричит бомба. Да вот хотя бы сегодня вечером.

– Чего это ты вдруг пригнулся? – спросила она.

– Пригнулся?

– Да. Ты чего испугался?

– Пригнулся? – повторил он. – Не знаю, с чего ты это взяла.

– Ладно уж, не прикидывайся, – сказала она, сурово глядя на него своими голубовато-белыми глазами, слегка прищурившись, как это бывало всегда, когда она выказывала ему презрение. Ему нравилось, как она прищуривается – веки опускаются, и глаза будто прячутся. Она так делала всякий раз, когда презрение переполняло ее.

Вчера, лежа рано утром в кровати – далеко в поле как раз только начался артиллерийский обстрел, – он вытянул левую руку и коснулся ее тела, ища утешения.

– Что это ты делаешь?

– Ничего, дорогая.

– Ты меня разбудил.

– Извини.

Ему было бы легче, если бы она позволяла ему по утрам, когда он слышит, как грохочут пушки, придвигаться к ней поближе.

Скоро он будет дома. За последним изгибом дорожки он увидел розовый свет, пробивающийся сквозь занавески окна гостиной; он поспешил к воротам, вошел в них и поднялся по тропинке к двери. Собака все тянула его за собой.

Он стоял на крыльце, нащупывая в темноте дверную ручку.

Когда он выходил, она была справа. Он отчетливо помнил, что она была с правой стороны, когда он полчаса назад закрывал дверь и выходил из дома.

Не может же быть, чтобы она и ее переставила? Вздумала опять разыграть его? Взяла ящик с инструментами и быстро переставила ее на внутреннюю сторону, пока он гулял с собакой, так, что ли?

Он провел рукой по левой стороне двери, и в ту самую минуту, когда его пальцы коснулись ручки, что-то в нем разорвалось и с волной ярости и страха вырвалось наружу. Он открыл дверь, быстро закрыл ее за собой и крикнул: "Эдна, ты здесь?"

Так как ответа не последовало, то он снова крикнул, и на этот раз она его услышала.

– Что тебе опять нужно? Ты меня разбудил.

– Спустись-ка на минутку. Я хочу поговорить с тобой.

– Умоляю тебя, – ответила она, – успокойся и поднимайся наверх.

– Иди сюда! – закричал он. – Сейчас же иди сюда!

– Черта с два. Сам иди сюда.

Он помедлил, откинул голову, всматриваясь в темноту второго этажа, куда вела лестница. Он видел, как перила поворачивали налево и там, где была площадка, скрывались во мраке. И если пройти по площадке, то попадешь прямо в спальню, а там тоже царит мрак.

– Эдна! – кричал он. – Эдна!

– Иди к черту!

Он начал медленно подниматься по ступеням, ступая неслышно и легко касаясь руками перил, – вверх и налево, куда поворачивали перила, во мрак. На самом верху он хотел переступить еще через одну ступеньку, которой не было, однако он помнил об этом, и лишний шаг делать не стал. Он снова помедлил, прислушиваясь, и хотя и не был уверен в этом, но ему показалось, что далеко в поле опять начали стрелять из пушек, в основном из тяжелых орудий, семидесятипятимиллиметровых, при поддержке, наверное, пары минометов.

Теперь – через площадку и в открытую дверь, которую легко найти в темноте, потому что он отлично знал, где она, а дальше – по ковру, толстому, мягкому, бледно-серому, хотя он ни видеть его не мог, ни чувствовать под ногами.

Дойдя до середины комнаты, он подождал, прислушиваясь к звукам. Она снова погрузилась в сон и дышала довольно громко, со свистом выдыхая воздух между зубами. Окно было открыто, и занавеска слегка колыхалась, возле кровати тикал будильник.