Дорога в рай (Рассказы)

    – Не смей до нее дотрагиваться! - вскричала жена.

    Она повернулась к нему лицом и сделалась похожей на воинственно настроенную птицу. Шея у нее вытянулась, будто она собралась налететь на него и выклевать ему глаза.

    – Погоди-ка минутку, - сказал Алберт, отступая.

    – Ты сошел с ума! - кричала жена.

    – Погоди-ка одну только минутку, Мейбл, прошу тебя. Если ты все еще думаешь, что это вещество опасно... Ты ведь так думаешь, правда? Ну, хорошо. Теперь слушай внимательно. Я докажу тебе раз и навсегда, Мейбл, что маточное желе абсолютно безвредно для человека, даже в больших дозах. Например, почему, по-твоему, мы собрали только половину обычного количества меда прошлым летом? Скажи мне.

    Отступая, он остановился от нее в трех-четырех шагах, где, похоже, чувствовал себя в безопасности.

    – А собрали мы только половину обычного количества меда прошлым летом потому, - медленно произнес он, понизив голос, - что сотню ульев я перевел на производство маточного желе.

    – Что?

    – Вот-вот, - прошептал он. - Я так и знал, что тебя это удивит. И с тех пор я только этим и занимался прямо у тебя под носом.

    Его маленькие глазки заблестели, а в уголках рта показалась лукавая улыбка.

    – И почему я так поступал, ты ни за что не догадаешься, - сказал он. Я боялся до сих пор говорить тебе, потому что думал, что... как бы сказать... это смутит тебя, что ли.

    Он умолк. Стиснув пальцы на уровне груди, он потирал одну ладонь о другую.

    – Помнишь статью из журнала, которую я читал? Насчет крысы? Там было написано: "Стилл и Бэрдетт обнаружили, что самец крысы, который до тех пор не способен был к оплодотворению..." - Он замялся в нерешительности, расплываясь в улыбке, обнажившей зубы. - Понимаешь, о чем я, Мейбл?

    Она стояла не шелохнувшись, глядя ему прямо в лицо.

    – Только я прочитал первое предложение, Мейбл, как выскочил из кресла и сказал самому себе: если это действует на какую-то паршивую крысу, то почему это не может подействовать на Алберта Тейлора?

    Он снова умолк. Вытянув шею и повернувшись к ней, он ждал, что скажет жена. Но она ничего не сказала.

    – И вот еще что, - продолжал он. - Я стал чувствовать себя чудесно, Мейбл, совершенно иначе, чем прежде, причем настолько, что продолжал принимать желе даже после того, как ты объявила радостное известие. В последний год я поглощал его ведрами.

    Ее глаза, в которых застыла тревога, внимательно скользнули по его лицу и шее. На его шее вообще не было видно кожи, даже под ушами. Вся она, вплоть до воротника рубашки, покрылась короткими шелковистыми волосиками желтовато-черного цвета.

    – Имей в виду, - сказал он, отворачиваясь от жены и с любовью глядя на ребенка, - на младенце все гораздо лучше скажется, чем на взрослом человеке вроде меня. Только посмотри на дочь, и ты сама в этом убедишься. Разве ты не согласна?

    Мать медленно перевела взгляд на ребенка. Девочка была в коме; она лежала голая на столе, толстая и белая, точно гигантская детка пчелы, которая приближается к финалу своей личиночной жизни и вот-вот явится в мир с оформившейся мандибулой78 и крылышками.

    – Быстрее закутывай ее, Мейбл, - сказал Алберт. - Наша маленькая маточка не должна простудиться.

Джордж-горемыка

    Ни в коей мере не желая бахвалиться, все же скажу, что имею право считать себя во многих отношениях человеком вполне развитым и сложившимся. Я много путешествовал. Я изрядно начитан. Я говорю по-гречески и по-латыни. Я увлекаюсь наукой. Я терпимо отношусь к умеренно либеральному увлечению политикой другими. Я составил томик заметок по эволюции мадригала в пятнадцатом веке. Я был свидетелем большого числа смертей, постигших людей в их собственных постелях, и, кроме того, я оказал влияние, или, во всяком случае, надеюсь, что оказал, на жизни весьма значительного количества других людей словами, произнесенными с кафедры.

    И однако, несмотря на все это, я должен признаться, что никогда в своей жизни - как бы это выразиться? - никогда не имел ничего сколько-нибудь общего с женщинами.

    Если быть до конца откровенным, я даже пальцем ни к одной из них не притрагивался вплоть до того дня три недели назад, разве что помогал взойти на ступеньку или еще что-нибудь в таком духе, как того требовали обстоятельства. Но даже в этих случаях я всегда старался касаться только плеча, или пояса, или какого-нибудь другого места, где кожа прикрыта, ибо чего я всегда терпеть не мог, так это физического контакта моей кожи и женской. Касание кожи о кожу, то есть моей кожи о кожу женщины, будь то нога, шея, лицо, рука или просто палец, настолько неприятно мне, что я неизменно приветствовал даму, крепко сцепив руки за спиной, лишь бы обойтись без неизбежного рукопожатия.

    Скажу больше. Любой вид физического контакта с ними, даже когда кожа не обнажена, способен взволновать меня необыкновенно. Если женщина стоит близко от меня в очереди, так что наши тела соприкасаются, или втискивается рядом со мной на сиденье в автобусе, бедро к бедру, бок к боку, мои щеки начинают безумно пылать, а на макушке выступают капельки пота.