Дорога в Рим

— Следить за приемным залом — дело Йовины! — заметил он.

— Я знаю. Прости.

Лицо Брута смягчилось.

— Не извиняйся, моя любовь. Но ты и вправду слишком больна, куда тебе заниматься делами.

Фабиола, присев с краю стола, вздохнула.

— Мне уже лучше. — Она не могла отпустить любовника, пока не выведает, зачем пожаловал. — Что тебя сюда привело, да еще так рано утром?

— То же самое я мог бы спросить об Антонии, — раздраженно отозвался Брут. — Он-то, Гадес его побери, что тут делал?

Фабиола, призвав на помощь осторожность, вспомнила придуманную для Антония отговорку.

— Сам знаешь. Пьянствовал в городе всю ночь, потом пожаловал сюда. Наверное, увидел наши объявления о новых девочках.

Брут сдвинул брови.

— Шел бы в другое место.

— И пойдет, — заметила Фабиола. — Такие, как он, редко сеют дважды в одну борозду.

Она поразилась правдивости собственных слов. Зачем рисковать? Да еще такой ценой?..

— Вот уж точно, — поморщился Брут и вдруг улыбнулся, вновь становясь близким и желанным. — Я шел пригласить тебя сегодня на Игры Цезаря. Однако ты больна, и вопрос, наверное, неуместен.

Фабиола насторожилась — при упоминании арены ей каждый раз приходил на память Ромул, даром что тот давно уже не гладиатор.

— Будет что-нибудь особенное?

— Сегодня? — с удовольствием переспросил Брут. — Да! Зверь, которого называют эфиопским быком. Вполовину меньше слона, зато двурогий и с непробиваемой шкурой. Убить его, говорят, невозможно. Я думал, может, ты захочешь посмотреть.

Фабиола знала, что зверя выводят на игры не для того, чтобы он просто покрасовался на арене.

— Кто против него бьется?

Брут пожал плечами.

— Двое ноксиев. Дезертиры. Кажется, беглецы из легиона Цезаря. В общем, невелика потеря.

От небрежно брошенных слов Фабиолу чуть не затошнило: умереть такой смертью — никому не пожелаешь.

— Спасибо, — прошептала она. — Я не смогу пойти.

Глава XI ЭФИОПСКИЙ БЫК

Час спустя

Солнце не прошло и половины пути до зенита, а амфитеатр, заполненный до краев, уже кишел народом. Толпа над головой Ромула ревела, предвкушая зрелище, и арестантам, и без того запуганным, не надо было объяснять причину народного возбуждения. Уличная сплетня, просочившаяся накануне в лудус, у многих узников отняла сон — а Мемор еще и сообщил им новость лично, пристально вглядываясь в лица и отыскивая признаки испуга. Петроний упорно смотрел в стену, Ромулу же избежать взгляда ланисты не удалось — пока два крепких гладиатора держали его за руки, третий повернул его лицом к лицу с Мемором, пока тот взахлеб живописал полчища рогатых и клыкастых чудищ, которых выпустят против ноксиев. Ромул умудрился не дрогнуть — однако на это ушли едва ли не все силы.

Цезарь явно не жалел средств на тварей поэкзотичнее — некоторых хищников Рим доселе не видывал, и слухи ходили самые фантастические. Мемор упоенно перечислял всех зверей до единого, зная, что даже самые привычные запугают кого угодно: схватка со львом, тигром, леопардом, медведем — верная смерть, бой со слоном или диким буйволом — самоубийство. Речи ланисты всколыхнули в Ромуле память о давних битвах венаторов с кошачьими хищниками: звери рвали людей чуть не в клочья, никто из бойцов не выжил. И хотя Мемор не догадался о его страхе, всю ночь Ромула преследовало лицо юного венатора, единственного уцелевшего в схватке: юношу отправили на казнь за то, что он посмел выказать злобу жестокой толпе. Ромул понимал, что, даже случись ему чудом уцелеть, зрители все равно потребуют смерти. Утро он встретил с покрасневшими от усталости глазами, желая лишь одного: чтобы рядом оказался Бренн или Тарквиний. Оба давно сгинули, а теперь настала и его очередь отправляться в Гадес. Даже присутствие Петрония не очень помогало.

По пути в лудус стражники и не пытались оградить арестантов от беснующейся толпы — Ромул словно вновь попал на улицы Селевкии перед казнью Красса, только здесь пленников оскорбляли не парфяне, а такие же римляне, как он сам, и ругательства народном языке были вполне понятны. Покрытые плевками и тухлой мякотью гнилых фруктов, арестанты прибыли наконец к грандиозному сооружению Помпея на Марсовом поле. Ромул здесь когда-то дрался, но его всегда спешили загнать в каморку под сиденьями зрителей, так что он толком не видел всего великолепия. Публичный театр, храм Венеры и зал сената увековечили собой расточительность Помпея, потратившего на них целое состояние, — правда, народной любви Помпей себе этим не снискал, и его пышный дом с плещущими фонтанами и изящными статуями стоял теперь пустым, словно в издевку над опальным хозяином.