Дорога в Рим

Петроний, с трудом веря своим ушам, непроизвольно сжал кулаки. Умереть в схватке с диким зверем, вором или убийцей — унизительная судьба! Однако злорадные физиономии легионеров говорили ему, что стоит лишь дернуться — и его убьют прямо здесь, а прощаться с жизнью пока не хотелось. Петроний разжал кулаки и не сопротивлялся легионерам, которые принялись его связывать.

— Нет! — прохрипел Ромул, пытаясь вырваться из петель веревки. — Петроний не виноват!

— Что? — фыркнул центурион. — Кто водил дружбу с рабом — достоин той же позорной смерти.

— Откуда ему было знать? — крикнул Ромул. — Отпусти его!

Центурион в ответ обрушил ему на голову ногу в тяжелой подкованной сандалии — и Ромул погрузился в небытие.

* * *

Ромул очнулся от прикосновения чьих-то пальцев к ране и, открыв глаза, понял, что лежит в лазарете — большой палатке неподалеку от командирских покоев. Близился закат, тело по-прежнему связывали путы, бледный лекарь в окровавленном переднике осматривал его рану. Петрония рядом не было — лишь стоял на страже скучающий легионер. Ромул в отчаянии вновь закрыл глаза.

Вскоре лекарь-грек объявил, что пролома в черепе нет, промыл рану ацетумом и скрепил края раны металлическими скобками, боль от которых пронзала Ромула каждый раз, как металл входил в кожу. После этого голову юноши забинтовали льняной тканью и, одев его в старую тунику, выставили из лазарета: другие раненые тоже нуждались в лекаре. Легионер-стражник вздернул его на ноги и погнал перед собой к деревянному зданию у главного входа — походной тюрьме. Получив тычок в спину, Ромул растянулся на полу, дверь за ним захлопнулась. Пытаясь осознать свое жалкое положение, он не спешил двигаться.

— Ромул? — раздался где-то близко голос Петрония.

Юноша сумел перевернуться и поднять голову. Из семерых заключенных, брошенных в тюрьму, к нему подошел лишь Петроний. Отведя Ромула в угол, подальше от остальных, ветеран уселся рядом с ним на утоптанный земляной пол.

— Прости, — шепнул ему Ромул. — Сидишь без вины, и все из-за меня.

Петроний вздохнул.

— Да уж, радоваться нечему.

Ромул открыл было рот, но ветеран сделал знак молчать.

— Противно стало, когда легионеры на меня кинулись, как свора псов. Я ведь и сам бывал таким раньше, — горестно заметил Петроний. — И все же я гражданин Рима, как и они. Откуда мне знать, раб ты или нет? Мне-то все равно! Твоя храбрость известна и мне, и всему Двадцать восьмому! А им плевать… — Ветеран снова вздохнул. — Когда римское войско воевало против Ганнибала, в нем были и рабы. Теперь, видно, другие времена.

Ромул молчал, и Петроний взглянул ему в глаза.

— Тебе, моему соратнику, я обязан больше, чем всем выродкам из Шестого вместе с центурионом.

Такое признание перевешивало в глазах Ромула любые прежние оскорбления, полученные от других. Петроний его побратим, Ромула связывают с ним те же узы, что раньше с Бренном. Не в силах вымолвить ни слова от нахлынувших чувств, он протянул Петронию руку — и тот в воинском рукопожатии обхватил ладонью его предплечье.

— Что будет дальше? — спросил Ромул.

— Цезарь разделается с остатками понтийцев и двинет к побережью вместе с Шестым легионом, нас заберет с собой, — хмуро ответил Петроний и кивнул на собратьев по тюрьме. — Новые приятели говорят, что в Италии неспокойно, ветераны бунтуют.

— А приятели здесь за что?

— Струсили и удрали с поля боя, — с отвращением бросил Петроний.

— Странно, что их не распяли.

— Цезарю, видно, не хватает живого мяса для игрищ, — ответил Петроний, и друзья обменялись тревожными взглядами.

* * *

Через месяц Ромул с Петронием и прочими узниками уже приближались к юго-восточному побережью Малой Азии, где стоял флот Цезаря. Идти пришлось пешком, вслед за подводами, глотая поднятую Шестым легионом пыль. Пищи и воды арестантам почти не давали, зато щедро осыпали их побоями за малейший взгляд, брошенный на стражников, — оставалось лишь молчать и не поднимать глаз. Ромул с Петронием держались вместе и брезгливо сторонились соседей — трусов, сбежавших с поля битвы. Зато от черноволосого ветерана с подручными избавиться было не так просто: те наведывались каждый день, всячески унижая двоих друзей и осыпая их оскорблениями, которые стихали лишь тогда, когда обидчикам наскучивала забава или когда ветеранов оттесняли стражники.

К счастью для Ромула, контузия прошла довольно быстро, а вскоре зажила и рана: уже на десятый день лекарь снял металлические скобки и от удара остался только длинный алый шрам под коротко стриженными волосами — вечное, до самой смерти, напоминание о ромфайе. Впрочем, смерти ждать недолго, мрачно подумал Ромул при взгляде на триремы, которые повезут войско в Италию. До сих пор ежедневные марши и привычная разбивка лагеря создавали иллюзию обыденности, корабли же настойчиво напомнили о жизни за пределами легиона — и о Фабиоле. Даже если сестра услышала тогда слова Ромула и послала весточку, никто не будет искать его среди ноксиев. Встреча в Александрии казалась теперь издевательством, жестокой шуткой судьбы.