Дорога в снегопад

У Киры в запасе имелось еще несколько суток. Днями они слонялись по улицам, полным чада, живого огня, уличных торговцев, дервишей и очадрованных женщин. А то снова пили кофе, но уже в кафе, устроенном по-уйгурски. Спешить было некуда. В интернет-отчетах, изученных перед их дерзким броском на юг, говорилось только об одном месте в Кашгаре, где можно выпить настоящего кофе, – они нашли пять таких мест; говорилось об одном пункте обмена валют – они нашли еще два; говорилось… в общем, что бы там ни говорилось, за неделю в Кашгаре они сумели разрушить почти все интернетовские мифы и создать свой. В самом деле, что было еще делать неудачникам? Запивать свои неудачи кофе и успокаивать нервы созерцанием подробностей чужой, непривычной жизни. Вот вереница бело-зеленых такси без единого пассажира. Вот повозка с тыквами, влекомая задумчивым осликом. Вот группа высоких худых пакистанцев. Вот детвора в голубых спортивных костюмах, которые служат здесь школьной формой, с пионерскими галстуками на шее. Эти алые треугольники нежнейшего хотанского шелка продавались повсюду, как сигареты. В любой лавке висели они гроздьями, точно связки зеленого лука.

– Слушай, что они с ними делают? – со смехом спросила Кира.

– А вот что, – ответил Алексей, сунул несколько юаней смеющейся толстой уйгурке и повязал на шею Кире этот шелковый платок.

Они нашли старое, сейчас уже недействующее русское консульство, которое располагалось не где-нибудь, а во дворе злополучного, изобилующего тараканами «Семан-отеля» – Мекки упрямых европейцев. Переночевать в комнате, которая, должно быть, хранила воспоминание о Лавре Корнилове, Маннергейме или Николае Рерихе, стоило двести пятьдесят юаней, то есть около тысячи российских рублей образца 2007 года.

Не без волнения Алексей приблизился к одноэтажному зданию в русском колониальном стиле, затерянному в сердцевине Азии, и тут же лишний раз убедился, вспомнив речи Иры Цветаевой, что в этом мире ничто не исчезает бесследно. В двух шагах от бывшего консульства до сих пор существовала мастерская по производству валенок по технологии, оставленной оренбургскими казаками, охранявшими русских дипломатов. Впоследствии остатки русского культурного влияния обнаруживались повсеместно: каждая антикварная лавка предлагала самовары от тульского производителя столетней выдержки, октябрятские значки и старые учебники, набранные кириллицей.

Перед входом в такую вот лавчонку, которыми изобилует старый город, Алексей и задержал взгляд на приглянувшемся ему шерстяном коврике с древним узором Хотана – оазиса, лежащего на краю пустыни Такла-Макан уже в преддверии Тибета и в окрестностях которого пропали злополучные рафтеры. Алексей спросил о цене. Подумав немного, хозяин коврика назвал сумму, превышающую все пределы реального. Заметив на губах покупателя скептическую улыбку, он осведомился о той цене, которую готов дать Алексей. Узнав ее, владелец коврика закатил глаза и воздел руки к потолку своей лавки, как бы призывая в свидетели Всевышнего, что этой цифрой Алексей попрал все человеческие установления и добродетели. Надо сказать, что собственно торг здесь так и происходит: продавец называет заведомо завышенную цену, покупатель – заведомо заниженную, и с этих двух точек они медленно движутся навстречу искомой стоимости. Так Алексей убедился, что в восточном торге нет ничего личного. Продавец как бы отстраняется от вещи и в каком-то смысле одушевляет ее. Он выступает не владельцем, не перекупщиком, рассчитывающим положить в карман барыш, не торгашом, страстно желающим покуситься на ваши деньги, а как бы полномочным представителем мастера и самой вещи, которая по понятным причинам лишена человеческой способности обратить внимание на некоторые скрытые свои преимущества. Поэтому называемая им цена является как бы вынужденной, определяемой исключительно качествами вещи, а не его корыстным произволом. Он лишь следит, чтобы непозволительно низкая цена не нанесла урон достоинству вложенного в нее труда, и указывает на ее выдающиеся качества, а покупателю остается решать, действительно ли вещь ими обладает. Короче говоря, минут через двадцать Алексей вышел из лавки, неся в руке аккуратно свернутый коврик, а случайные уйгуры, наблюдавшие сцену торга с детским удовольствием, смотрели на него как на мудрого, серьезного человека, который твердо знает, что именно он хочет от жизни. Между тем Алексей и сам не решился бы сказать определенно, кто здесь остался в большей выгоде, но недаром говорят: «Вещь стоит столько, сколько готовы за нее заплатить».

* * *