Дорога в снегопад

Первое время — около года — он почти не думал о доме. Работа и новые ощущения полностью поглотили его, но мало-помалу в картину мыслимого мира стали вплетаться образы далеко отстоящих времен. Несколько раз в течение полугода ему снилась умершая бабушка и беззвучно говорила что-то. Смысл ее немых слов оставался неясен, но общее настроение сновидения было таково, что она словно бы предостерегала от чего-то, что было очевидно ей там, откуда она приходила в его сознание.

О смерти профессора Простакова Алексей узнал из Живого Журнала одного из своих сокурсников, причем уже задним числом. Вернувшись из лаборатории, он сел к окну, из которого было видно море, и, не зажигая света, смотрел, как вечер закрашивает противоположный берег залива Ферт-оф-Форт, словно кто-то грубо и широко водил по нему кистью, обмакивая ее в сумерки.

Когда стемнело, Алексей спустился вниз и половину ночи провел в пабе со своим единственным здесь другом — немногословным улыбчивым индусом-эмбриологом по прозвищу Химический Али. Звякало толстое стекло, за соседним столом барды бренчали на гитаре. На столешнице цвел букет пивных кружек. Белые душистые хлопья пены ползли вниз, как опадающие лепестки тропической флоры. Алексей рассказывал Химическому Али, кем был Простаков, что еще в 1971 году первым в мире он описал механизм зашиты хромосом ферментами группы теломераз, а вот теперь, в прошедшем ноябре, Нобелевскую премию за то же самое получили другие, что эпоха подлинной науки проходит, что она свелась к так называемым проектам, целью которых давно уже не является познание истины в том высшем смысле, который когда-то привнесли в науку Роберт Гук и Паскаль. Научно-техническая революция остановилась, наука деградировала, потеряла способность к глубоким и широким обобщениям, а поэтому результаты ее не способны ответить ни на один действительно важный вопрос современности, ученые по большей части превратились в каких-то чиновников, зависимых от больших денег, — вот, примерно, то, что высказал он той ночью Химическому Али. В опьянении ему казалось, что, приняв предложение Вильмута и приехав сюда, он совершил ошибку, и теперь же ему казалось еще возможным ее исправить. Химический Али, коричневая кожа которого в отрывочном барном освещении переливалась ультрафиолетом, спрятал сахарные зубы и вдумчиво, с участием внимал его откровениям.

Алексей уже ждал встречи с домом, возвращение его уже началось, и мысли его все чаще и на все большее время перелетали континент и надолго задерживались очарованием знакомых образов. С каким-то благоговением он вспоминал сейчас те несколько лет, когда регулярно приходилось собирать и сдавать пустые бутылки, чтобы хоть как-то прожить, ибо ни стипендия, ни крошечная зарплата матери такой возможности не давали. Нынешняя сытость, успокоенность вызывали в нем отвращение и презрение к самому себе. Все это, впрочем, плохо и отрывочно вязалось у него в голове, и невозмутимый Али своими комментариями легко разрушал эти связи, готовые, казалось, повести к озарению, ради которого стоило жить почти тридцать восемь лет.

Простившись, наконец, с Али, он постоял у входа в кафе «Черное зелье», под сенью которого домохозяйка Роулинг некогда начала своего «Гарри Поттера», бездумно поглазел на мемориальную доску, посвященную этому событию, и побрел вверх по узкой улице к своему дому с привидениями, щурясь на фонари, которые тут же выпускали в разбавленную тьму десятки острых, как иглы, лучей.

Вернувшись к себе, он надолго уселся за компьютер, написал о своем решении всем, кому мог, хотел написать и Кире, но, подумав, решил, что для нее его появление должно стать неожиданностью. Сборы его, даже с помехой трещавшей после вчерашнего головы, оказались недолги.

В последний раз Алексей поехал в загадочный Рослин. Над Шотландией сгущались сумерки. Вечерняя сырость поднималась из низин. Остов обглоданного ветром римского виадука четко рисовался на темнеющем небе. Из недр осыпающейся церкви то и дело, как сильфиды, выносились летучие мыши. Старые вязы призрачно шевелили молодой листвой, словно жили в каком-то ином измерении. Где-то в холмах ухал филин.

Алексей медленно обошел церковь, слушая, как кремнистая тропинка скрипит под подошвами ботинок. Было тихо, и снизу не приходило никаких звуков. Налетал ветерок, и под его порывами какой-то висящий металлический предмет, невидный в темноте, тихонько ударялся об опору реставрационных лесов. Близость таинственного храма, одиночество и еле различимая тишина родили в нем странные чувства. На мгновение ему показалось, что он неслучайно находится сейчас здесь, что стоит подойти ближе, и запоры падут, и благодатная чаша, куда две тысячи лет назад Иосиф Аримафейский собрал кровь Богочеловека, откроется ему. Это ощущение было настолько реально, что он испытал растерянность и в тревоге посмотрел на небо, словно в медленно клубящихся облаках ожидал увидеть очертания Персеваля, который по праву избавил бы его от такого непосильного бремени.

* * *