Дорога в СССР. Как «западная» революция стала русской

Так, в анализе динамики процессов после Февраля 1917 года он учитывал тот факт, что силы, пришедшие к власти в результате революции, если их не свергают достаточно быстро, успевают произвести перераспределение собственности, кадровые перестановки и обновление власти. В результате новая власть получает кредит доверия, и уже через короткий промежуток времени контратака сходу оказывается невозможной. Исходя из этого, Ленин точно определил тот короткий временной промежуток, когда можно было сбросить буржуазное правительство без больших жертв.

Это надо было сделать на волне самой Февральской революции, пока не сложился новый государственный порядок, пока все было на распутье и люди находились в ситуации выбора, но когда уже угасли надежды на то, что Февраль ответит на чаяния подавляющего большинства – крестьян. Для этого надо было верно оценивать значение момента и движения. Помимо системного представления движущих сил русской революции, Ленин умело действовал в «точках бифуркации», в моменты неустойчивых равновесий. В этом смысле Октябрьская революция была тесно связана с Февральской и стала шедевром революционной мысли.

И эти расчеты делались в тот период, когда кадеты, социалистические конкуренты большевиков (меньшевики и эсеры) и иностранные специалисты были уверены, что красные не продержатся дольше нескольких недель. К сожалению, слишком многие так думали, что и подпитывало Гражданскую войну. Качество предвидения у российской интеллигенции в тот момент было невысоким (как, впрочем, и в конце ХХ века).

В своей теории революции Ленин сразу вышел на важнейшие общие закономерности, отвечающие на критические вопросы многих стран и целых цивилизаций. Это те страны, которые переживали кризис модернизации, находясь на периферии капиталистической системы. В идейном плане ленинизм означал начало современного национально-освободительного движения и крушения колониальной системы.

Ленин мыслил уже в категориях постклассической науки становления (изменения как неравновесного состояния), видел общество как большую систему. Это придало партии высокую способность к «обучению у реальности» и отказу от догм. Он ввел в политическое мышление представление общественного процесса как перехода «порядок – хаос – порядок». Поэтому в период революционных преобразований и присущей им высокой неопределенности ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» (делался хороший или лучший выбор альтернатив).

Ленин выработал важные навыки визуализации предмета обдумывания, он в сознании строил образы больших систем, видел их в связи и в динамике. Поэтому он мог кратко и доходчиво объяснить сложные проблемы. Сейчас многие специалисты «не чувствуют» таких систем, как общество, народ, государство, и, нередко бывает, таких целостностей, как экономика и кризис. Говорят об элементах: кто о нефти, кто о курсе валют, кто о ценах. Но все это обрывки ниток клубка, который катится, разматывается и заматывается. Более того, при таком разделении трудно увидеть контекст, связи системы со множеством факторов среды (например, экономисты часто предлагают свои доктрины, совсем не принимая во внимание состояния общества или хотя бы рабочего класса).

Наука (точнее, научный метод) была ядром методологии Ленина. Более того, и большевики по тюрьмам изучали книгу Ленина о кризисе в физике – трудно представить себе фашистов, либералов или социал-демократов в этом положении. На это нередко замечают, что в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин был в том-то и том-то неправ. Но дело не в этом, а в «повестке дня», в проблематике. Главное, что большевизм был политическим течением, которое считало себя обязанным задуматься о диалектике науки и кризисе ньютоновской картины мира. А.А. Богданов вступил в полемику с Лениным, и даже сегодня по ней видно, какую стимулирующую роль сыграла книга в партии.

Наша беда в том, что и Ленин, и те поколения, которые вытащили Россию из ловушки начала ХХ века и строили СССР, не имели времени, чтобы теоретизировать – формализовать знания, и в том, как они это сделали. Они это знали на опыте, он отложился в «неявном знании», а времени на превращение этого знания в учебники у них не было. Они тащили непосильный груз срочных работ. Кроме того, не хватало для этого понятийного аппарата. Поэтому и та гуманитарная интеллигенция, которая это знание должна была оформить, тоже эту задачу не смогла выполнить. Когда старики после войны быстро сошли с арены, а молодежь стала говорить на новом языке, возникла пропасть в понимании. Теперь это становится угрозой для молодежи.

Заключение. Демонтаж страны и символа