Дорога в сто парсеков

«Стрела» подходила к Марсу с неосвещенной стороны. В последующие трое суток уже нельзя было наблюдать Марс. Но с того момента, как мы увидели узкий голубоватый серп, нас уже не покидало острое чувство близкой и неотвратимой опасности. По-видимому, сказывалось громадное нервное напряжение от восемнадцатимесячногр полета. Мы стали раздражительными, неразговорчивыми. Во время дежурств в центральном посту я наглухо закрывал смотровые щели: вид черного неба с немигающими, словно нарисованными звездами вызывал у меня щемящую тоску.

Последние сутки перед посадкой мы почти не спали. Раздражительность внезапно сменилась крайней предупредительностью. Мы оживленно разговаривали, помогали друг другу собирать личные вещи, вместе готовили прощальный ужин (тушеная хлорелла с салатом из свежей хлореллы).

За два часа до посадки Шатов отдал команду: «К пульту!» — и мы прошли в центральный пост.

С шумом захлопнулась тяжелая крышка люка. Корпус «Стрелы» задрожал от бешеной пульсации тормозных двигателей.

Кому из астронавтов не знаком этот неистовый рев тормозных дюз! Очень близкий, все нарастающий, яростный, он пронизывает планетолет, прорывается сквозь тяжелые экраны центрального поста, бросает в дрожь стрелки приборов, заставляет вибрировать штурвал. Но грубый этот рев лучше всякой музыки. Кажется, что планетолет ожил и восторженно приветствует землю. «Конец пути! Конец пути! — надрываясь, ревут дюзы. — Конец пути!..» Шатов мастерски вел «Стрелу». Я видел: ему трудно. Плохо повиновались газовые рули; дюзы, исковерканные метеорами, создавали момент, вращающий «Стрелу» вокруг продольной оси; обзорный локатор не работал. И все-таки Шатов уверенно выводил планетолет в режим планирования.

Я провел полтора года с Шатовым, изучил его (так мне казалось) до тонкостей. Однако, признаюсь, я впервые видел своего друга таким. Аксельрометр показывал двойную перегрузку, тяжесть глубоко втиснула меня в кресло, но Шатов сидел в свободной, непринужденной позе. На его лице светилась азартная улыбка, глаза поблескивали. Движения рук, скупые и точные, были в то же время окрыленными.

Да, именно окрыленными — я нашел нужное слово.

Шатов каким-то шестым чувством, даже не глядя на приборы, угадывал, что надо делать.

«Стрелу» раскачивало. Я не мог понять почему.

Казалось, планетолет встретил сильный поток восходящего воздуха.

Внезапно задребезжал сигнал радиационного дозиметра. Я оглянулся — стрелка дозиметра ушла за красную черту. Снаружи, за свинцовыми экранами центрального поста, радиация достигла опасных для человека пределов. Но откуда онавзялась, эта радиация?

— Штурман! — голос Шатова покрывал громовые раскаты тормозных двигателей. — Штурман, включите посадочный локатор.

Вспыхнул желтоватый квадрат выпуклого экрана.

В самом центре экрана ярко светился красный овал.

Шатов взглянул на меня. Я прочел в его глазах изумление. На поверхности Марса, в шестистах километрах под нами, бушевало огромное огненное озеро.

Извержение? Пожар?

Почти машинально я включил ионизационный пеленгатор. На экране возникла черная нить. Метнулась и замерла, надвое прорезав красный овал.

Огненное озеро излучало колоссальную радиацию!

«Стрела» вздрогнула. Красное пятно быстро поползло к обрезу экрана. Шатов уводил планетолет на восток. Я написал на листке бумаги: «Ядерный взрыв? Ядерная катастрофа?» — и передал Шатову.

Он посмотрел на меня и молча пожал плечами. Потом указал глазами на шкалу наружного термографа. Температура за бортом планетолета поднялась до семидесяти градусов!

Я знал, что Марс тщательно изучен людьми.

Я знал, что бесчисленные экспедиции за три десятилетия исследовали каждый клочок этой планеты.

И все-таки первое предположение, которое у меня появилось, было совершенно фантастическим. Я подумал (вы можете смеяться, но это так), что внизу идет война между людьми и марсианами. Повторяю, я знал, что никаких марсиан не существует. Но первая мысль была именно такой.

А «Стрела» снижалась. Шатов совершил чудо: искалеченный планетолет, преодолевая неизвестно откуда возникшие воздушные вихри, почти не отклонялся от намеченного курса. На экране посадочного локатора мелькали темные пятна. «Где мы?» — глазами спросил Шатов. «Над Морем Времени», — прокричал я. Он удовлетворенно кивнул головой.

Трудно было выбрать лучшее место для посадки.

Море Времени — обширная кочковатая низменность, поросшая кустарниками ареситы, — находилось вблизи ракетодрома.

Черные пятна на экране локатора проносились с головокружительной быстротой. «Стрела» шла над самой поверхностью Марса. Я выключил локатор.

Не помню, сколько прошло времени. По-видимому, немного, минут пять. Рев двигателей стал невыносимым (Шатов включил посадочные ракеты).

«Стрела» мягко опустилась на газовую подушку.

Толчок был едва ощутим. И сразу наступила тишина.

Оглушительная тишина, от которой звенит в ушах и каждый шорох кажется грохотом.

А потом я почувствовал тяжесть. Не искусственную тяжесть, создаваемую металлизированной одеждой в магнитном поле, не перегрузку от ускорения, а настоящую тяжесть, как сказал бы Шатов, настоящую земную тяжесть.