Дорога в тысячу ли

Он хотел, чтобы она поняла, как он благодарен ей — за то, что ждала его, заботилась о семье. Его удручало то, что ей пришлось много трудиться и зарабатывать деньги для всех, когда он не смог их поддержать. Тюремные стражники постоянно жаловались на рост цен буквально на все — всем не хватало еды, так они говорили. Прекратите жаловаться на жуков в каше, все голодают. Исэк постоянно молился о том, чтобы еда была у его семьи.

— Я привез тебя сюда, сделал твою жизнь сложнее.

Она улыбнулась ему, не зная, как сказать: ты спас меня. Вместо этого она произнесла:

— Ты должен поправиться. — Сонджа накрыла его более толстым одеялом, его тело горело, но дрожало в лихорадке. — Ради мальчиков, прошу, успокойся. Как я смогу поднять их без тебя?

— Мосасу, где он?

— В ресторане с сестрой. Наш босс позволяет ему оставаться там, пока мы работаем.

В голове Исэка пульсировало так сильно, что ему пришлось снова закрыть глаза. Он хотел увидеть, как вырастут его сыновья, окончат школу, вступят в брак… Исэку никогда так сильно не хотелось жить, жить до самой старости, а его отправили домой, чтобы умереть.

— У меня два сына, — сказал он. — У меня два сына. Ноа и Мосасу. Пусть Господь благословит моих сыновей.

Сонджа внимательно посмотрела на него. Его лицо выглядело странным, но спокойным. Она не знала, как реагировать, поэтому просто говорила первое, что приходило в голову.

— Мосасу становится большим мальчиком — он всегда счастливый и дружелюбный. У него замечательный смех. Он все время бегает. Так быстро! — Она засмеялась, показывая руками, как бежит малыш, и Исэк тоже засмеялся.

Ей пришло в голову, что он единственный человек в мире, которому хочется слушать, как Мосасу хорошо растет, она уже забыла, как открыто гордиться своими мальчиками. Даже когда ее брат и невестка были довольны ими, она знала: их печалит отсутствие собственных детей; и скрывала свой восторг, опасаясь, что это будет выглядеть своего рода хвастовством. Двое здоровых и умных сыновей — настоящее богатство. У нее не было дома, не было денег, но были Ноа и Мосасу.

Глаза Исэка открылись, он смотрел на потолок.

— Я не могу уйти, не увидев их обоих, Господи. Не благословив своих детей. Господи, дай мне не уйти…

Сонджа склонила голову, она тоже молилась.

Исэк снова закрыл глаза, плечи его подергивались от боли. Сонджа положила правую руку ему на грудь, чтобы проверить слабое дыхание.

Дверь открылась, и, как следовало ожидать, Ноа вернулся один. Фармацевт не смог пойти с ним, но обещал заглянуть вечером. Мальчик сел на прежнее место у ног Исэка и решал задачки по арифметике. Ноа хотел показать Исэку свою школьную работу; даже Хошии-сенсей, самый строгий из учителей, похвалил Ноа, он сказал: «Один трудолюбивый корейский мальчик может вдохновить десять тысяч других отказаться от лени».

Исэк продолжал спать, и Ноа сосредоточился на работе.

Позже, когда пришла Кёнхи с Мосасу, в доме воцарилось оживление — впервые после ареста Исэка. Он ненадолго проснулся, посмотрел на Мосасу, который не заплакал при виде человека, тощего, как скелет. Мосасу назвал его «папа» и погладил обеими руками, как делал, только когда ему кто-то особенно нравился. Белыми круглыми ладонями Мосасу похлопал по запавшим щекам Исэка. Но как только Исэк закрыл глаза, Кёнхи забрала малыша, чтобы он не заболел.

Когда Ёсоп вернулся домой, атмосфера снова стала мрачной, потому что Ёсоп не в силах был игнорировать очевидное.

— Как они могли? — сказал Ёсоп, пристально глядя на тело Исэка. — Но почему ты не мог просто сказать им то, что они хотели услышать? Сказать, что вы поклоняетесь императору, даже если это не так? Разве ты не знаешь, что самое главное — остаться в живых?

Исэк открыл глаза, но ничего не сказал и снова опустил отяжелевшие веки. Он хотел поговорить с Ёсопом, но слова не давались.

Кёнхи принесла мужу ножницы, бритвенное лезвие, чашку масла и миску уксуса.

— Гниды и вши сами не умрут. Его нужно побрить. У него, должно быть, ужасный зуд, — сказала она, в глазах ее стояли слезы.

Благодарный жене за то, что предложила ему конкретное дело, Ёсоп закатал рукава, затем полил голову Исэка маслом, а потом распределил его по волосам брата.

— Исэк, не двигайся, — сказал Ёсоп, пытаясь сохранить нормальный голос. — Я собираюсь избавиться от всех этих кусачих ублюдков. Помнишь, как садовник стриг нам волосы, когда мы были детьми? Я обычно кричал, как взбесившееся животное, а ты сидел тихо, как маленький монах, спокойный и мирный, и ни разу не пожаловался. — Ёсоп понизил голос: — Исэк, мальчик мой, зачем я привез тебя в это гадкое место? Я был так одинок без тебя. Я был неправ, ты знаешь, и теперь я наказан за свой эгоизм. — Он на мгновение опустил бритву. — Как мне жить дальше, если ты умрешь? Ты не можешь умереть, дорогой. Исэк, пожалуйста, не умирай. Что я скажу нашим родителям?

Исэк спал, не обращая внимания на свою семью. Ёсоп вытер глаза и закрыл рот, стиснув зубы. Он снова взялся за бритву и неуклонно продвигался, очищая голову брата от седых волос, пока она не стала гладкой. Тогда Ёсоп вылил масло на бороду Исэка.