Дорога в тысячу ли

Затененный древними высокими тополями, большой дом сохранял приятную прохладу. Свежий запах травы от новых татами усиливал ощущение комфорта. В главной комнате, облицованной кедром, жена Тамагучи, Киоко, сидела на синей подушке на возвышении и шила рубашку для мужа; ее сестры лежали на животе с перекрещенными лодыжками, перелистывая старый, много раз прочитанный журнал. Три исключительно хорошо одетые женщины выглядели неуместно в фермерском доме. Несмотря на нормирование ткани в стране, жена фермера и ее сестры не пострадали. На Киоко было элегантное хлопковое кимоно, более подходящее для жены торговца в Токио, а сестры носили франтоватые юбки и хлопковые блузки, похожие на наряды студенток колледжа из американских фильмов.

Когда сестры подняли головы, чтобы посмотреть, кто зашел в дом, их бледные красивые лица появились на свет из-под длинных прядей стильных стрижек. Война принесла Тамагучи бесценные сокровища: драгоценные каллиграфические свитки, рулоны ткани, больше кимоно, чем женщины могут износить за всю жизнь, лакированные шкафы, драгоценности, вазы, — имущество горожан, готовых продавать семейные ценности за мешок картофеля или курицу. Однако сестры жаждали вернуться в город — к новым фильмам, магазинам Кансая, электрическим огням. Они устали от войны, бесконечных зеленых полей и фермерской жизни. Они презирали запах лампового масла, животных, презирали своего шурина, который всегда говорил только о ценах на товары. Американские бомбы сожгли кинотеатры, универмаги и любимые кондитерские лавки, но блестящие образы городских удовольствий еще больше манили сестер, питали исподволь их растущее недовольство. Они каждый день жаловались своей старшей сестре, над которой когда-то смеялись из-за того, что она решила выйти замуж за дальнего сельского кузена, который теперь копил золото и собирал кимоно для их приданого.

Когда Тамагучи прочистил горло, девушки сели и попытались продемонстрировать интерес к гостям. Они кивнули Хансо и уставились на грязный подол кореянки. Чанджин глубоко поклонилась трем женщинам и осталась стоять у двери, не ожидая, что ее пригласят, чего и не случилось. С того места, где она стояла, Чанджин могла видеть часть согнутой спины женщины, работающей на кухне, но не похоже, что это была Сонджа.

Хансо тоже заметил женщину на кухне и спросил жену Тамагучи:

— Это Сонджа-сан на кухне?

Киоко снова поклонилась ему. Кореец казался ей слишком самоуверенным, но она признавала, что он нужен ее мужу, особенно теперь.

— Ко-сан, добро пожаловать. Приятно видеть тебя, — сказала Киоко, поднимаясь со своего места, и строго глянула на сестер, чтобы те встали и поклонились гостю. — Женщина на кухне — это Кёнхи-сан. Сонджа-сан работает в поле. Пожалуйста, садитесь. Сейчас принесем вам что-нибудь, чтобы утолить жажду.

Она повернулась к Уме-чан, младшей из двух сестер, и та пошла к кухне, чтобы принести холодный улун.[22]

Хансо кивнул, стараясь не проявлять раздражения. Он ожидал, что Сонджа будет работать, но ему не приходило в голову, что ее отправят работать в поле наравне с мужчинами. Киоко почувствовала его неудовольствие.

— Конечно, вы хотите видеть свою дочь, госпожа. Тако-тян, пожалуйста, проводи нашу гостью к ее дочери.

Тако, средняя из трех сестер, подчинилась: Киоко способна была молча создать невыносимую обстановку для провинившейся. Хансо сказал Чанджин на корейском, чтобы она следовала за девушкой, та отведет ее к Сондже. Когда Тако надела обувь в фойе, она поморщилась от кислого запаха старой женщины, усилившегося за два дня путешествия. Грязная, подумала она. Тако быстро пошла вперед, сохраняя максимально возможную дистанцию между ними.

После того как Киоко налил чай, который Уме принесла с кухни, женщины покинули комнату. Фермер спросил Хансо о военных новостях.

— Это не может продолжаться долго. Япония проиграет войну. Это вопрос времени, — сказал Хансо без сожаления или радости. — Лучше остановить безумие раньше, чем позже, чтобы не погибало еще больше хороших мальчиков, не правда ли?

— Да-да, все так, — тихо отозвался Тамагучи.

Конечно, он хотел, чтобы Япония выиграла, и, несомненно, Хансо понимал, что у фермера не было интереса в скором окончании войны. Говорили о выработке авиационного топлива из ферментированного картофеля — если бы это произошло, и даже если бы правительство заплатило совсем немного или даже ничего, фермер рассчитывал, что цены на черном рынке взлетят еще выше. Одного-двух урожаев хватило бы, чтобы купить два огромных участка земли по соседству, хозяева которых состарились и потеряли интерес к работе. Владеть всем югом региона было мечтой деда Тамагучи и его собственной целью.

Хансо прервал мечты фермера.

— Ну и как мои постояльцы?

Тамагучи одобрительно кивнул.

— Они очень помогают. Я бы не хотел так загружать их работой, но, как вы знаете, мне не хватает мужчин…

— Они знали, что надо будет работать, — кивнул Хансо, понимая, что фермер думает в первую очередь о своей выгоде, но все нормально, пока Сонджа и ее семья не подвергаются жестокому обращению.