Дорога в тысячу ли

Чанджин отправилась на кухню и приказала служанкам присматривать, когда проснется новый жилец. Они готовы были в любой момент подать ему горячую еду. Сонджа пристроилась в углу и чистила сладкий картофель, не поднимая головы, когда мать входила в комнату или выходила. На прошлой неделе они говорили только по необходимости. Служанки недоумевали: они не привыкли, чтобы Сонджа была такой тихой. Вечером братья Чон проснулись, снова поели и пошли в деревню купить табака перед рыбалкой. Жильцы, которые спали в той же комнате ночью, еще не вернулись с работы, поэтому пару часов в доме царила тишина, морской ветер проникал сквозь щели в стенах и в рамах.

Чанджин сидела, скрестив ноги, на подогреваемом полу в комнате, где спали женщины; ступни приятно грело. Она чинила пару брюк, одну из полудюжины в куче сильно изношенной одежды постояльцев. Ее стирали не слишком часто, так как ее было мало, да и мужчины не хотели беспокоить хозяйку пансиона.

— Все равно она снова запачкается, — ворчал Фатсо, хотя его братья предпочитали чистую одежду.

После стирки Чанджин латала вещи, насколько это было возможно, и по крайней мере раз в год меняла воротники рубашек и курток, которые уже не поддавались ремонту или стирке.

Каждый раз, когда новый жилец кашлял во сне, она отрывалась от работы. Чанджин попыталась сосредоточиться на аккуратных швах, гораздо более искусных, чем получались у ее дочери, которая тем временем чистила полы. Два раза в день вощеные до желтизны доски подметали короткой метлой, а затем протирали чистой тряпкой.

Входная дверь дома медленно открылась: угольщик Чон пришел за деньгами. Мать и дочь оторвались от работы. Чанджин поднялась с пола, чтобы приветствовать его. Сонджа небрежно поклонилась и вернулась к своему занятию.

— Как ваша жена? — вежливо поинтересовалась Чанджин: жена угольщика часто страдала несварением желудка и иногда вынуждена была оставаться в постели.

— Она встала рано утром и пошла на рынок. Не могу удержать эту женщину от попыток заработать еще денег. Знаете ведь, какая она, — с гордостью ответил Чон.

— Вы счастливец. — Чанджин вытащила кошелек, чтобы расплатиться за недельную порцию угля.

— Аджумони, если бы все мои клиенты были похожи на вас, я бы не знал, что такое голод. Вы всегда платите вовремя! — Он радостно улыбался.

Чанджин улыбнулась ему в ответ. Он постоянно жаловался, что никто не платит в срок, но большинство соседей обходились гораздо меньшим количеством пищи, отдавая ему последнее, ведь этой зимой было слишком холодно и без угля никто не мог выжить. Угольщик был человеком воспитанным, он с поклоном принимал чашку чая и угощение в каждом доме; даже в худшие годы ему голодать не приходилось. А его жена была лучшей торговкой водорослями на местном рынке и всегда неплохо зарабатывала.

— Ли-секи, эта грязная собака, что живет дальше по улице, прикидывается, будто у него и монеты не осталось…

— Сейчас всем нелегко. Тяжелые времена.

— Конечно, все не так просто, но в вашем доме полно гостей, ведь вы лучшая повариха в Кёнсандо. Министр остановился у вас? Вы нашли для него кровать? Я сказал ему, что ваш морской лещ — лучший в Пусане. — Чон принюхался, пытаясь угадать, сможет ли перекусить чем-нибудь вкусненьким, но особых ароматов не уловил.

Чанджин взглянула на дочь — Сонджа прекратила скрести пол и ушла на кухню, чтобы принести угольщику поесть.

— Но тот молодой человек уже слышал о вашей кухне от своего брата, который останавливался здесь десять лет назад. Ах, у живота память крепче, чем у сердца!

— Министр? — Чанджин выглядела озадаченной.

— Молодой человек с Севера. Я встретил его вчера вечером, он блуждал по улицам, искал ваш дом. Пэк Исэк, так он себя назвал. Такой импозантный молодой человек. Я показал ему дорогу к вашему дому, но у меня была поздняя доставка для Чо-секи, он наконец нашел деньги, чтобы заплатить мне после месяца задержки платежей…

— О…

— В любом случае, я рассказал министру о здоровье моей жены и о том, как она работает на рынке, и, вы знаете, он сказал, что будет молиться за нее. И сделал это сразу. Он просто опустил голову и закрыл глаза! Я не верю в это бормотание, но оно ведь никому не может навредить. Очень симпатичный молодой человек, не правда ли? Он останется еще на день? Я хотел бы приветствовать его.

Сонджа принесла деревянный поднос с чашкой горячего ячменного чая, чайником и миской горячего сладкого картофеля. Угольщик плюхнулся на подушку и жадно принялся за еду. Он осторожно жевал, а затем снова заговорил:

— Так вот, утром я спросил жену, как она себя чувствует, и она сказала, что неплохо, и пошла на работу! Может быть, эти молитвы действуют?

— Он кат-о-лик? — Чанджин не хотела перебивать угольщика, но иначе Чон мог говорить часами; для мужчины у Чона было слишком много слов. — Священник?

— Нет-нет, он не священник. Они другие. Этот Пэк и тот, другой. Они протестанты, им можно жениться. Он собирается в Осаку, где живет его брат. Я не помню того Пэка, — Чон отправил в рот еще одну картофелину и сделал глоток чая.

Прежде чем Чанджин успела что-либо сказать, Чон продолжил: