Дорога в жизнь

– Да. Семен Афанасьевич, я вам никогда про это не говорил… Не почему-нибудь, просто не люблю вспоминать…

Глухо, медленно он стал рассказывать, как жил два года назад в подмосковном детдоме.

– Мучили нас там этими обследованиями с утра до ночи. Мы входить боялись в этот кабинет. С полу до потолка диаграммы какие-то, круги, стрелки, ничего не понять. Девочки почти все плакали. Да и нам тошно. Правда, как будто мы лягушки, а не люди! Сперва всякие задачки, загадки – ну, я с этим справлялся. Картинки показывали уродские: «Какая тебе нравится?» – «Никакая не нравится». – «А почему?» А чего там может нравиться – всякое безобразие нарисовано, и рожи у всех безобразные. А один раз педолог мне говорит: «Я прочитаю тебе рассказ, а ты мне скажи, правильно или нет поступил тот, о ком говорится». И прочитал про парня, который украл у матери кошелек с деньгами. Я говорю: «Неправильно поступил». Тогда он говорит: «Почему?» – «Ну, потому, что украл». – «Ну, и что же, почему неправильно сделал, что украл?» – «Да он же, – говорю, – взял чужое, да еще у матери». – «А почему неправильно брать чужое?» Сто раз я ему говорю: нехорошо, нечестно, а он все свое: почему? Ну, и вот… уж сам не знаю как… – Жуков глотнул, взялся рукой за ворот и с отчаянием договорил: – Схватил я чернильницу да как запущу ему в голову! Тут все к нему кинулись, а про меня забыли. Я – из комнаты и на улицу. Сбежал… Семен Афанасьевич! – Жуков тряхнул головой и посмотрел на меня расширенными глазами: – Семен Афанасьевич, освободите меня! Не могу я!

Назавтра с утра я отослал его в Ленинград, объяснив Софье Михайловне, в чем дело. Она согласилась и велела ему возвращаться последним поездом, хотя обычно у нас не было причин, по которым мы разрешали бы отлучаться с уроков.

А в доме началось обследование.

Ракова и Грачевский отобрали десять ребят разных возрастов и по очереди беседовали с ними у меня в кабинете, который они сочли более подходящим для этой цели, чем учительская.

Грачевский сидел в стороне и вел протокол – считалось, что испытуемый не видит его, не обращает на него внимания. Татьяна Васильевна устроилась на диване, а напротив нее сидел первый из испытуемых – Петя Кизимов.

– Вот я покажу тебе картинки, посмотри их, – слышу я из своей комнаты (акустика у нас отличная, тем более что Гали с малышами нет дома и в моей комнате тихо), – и скажи мне, какая картинка тебе больше всего запомнилась. Какую картинку ты хотел бы взять себе?

Тишина. Я представляю себе, как Петька сосредоточенно рассматривает картинки. Потом он говорит убежденно:

– Никакую не хочу.

Тут же даю себе слово посмотреть эти картинки, из которых Петька не выбрал себе ни одной.

– Никакую? – удивленно переспрашивает Ракова. – Подумай хорошенько! Вот, взгляни: тут дети сидят за столом и пьют чай. А тут что?

– Тут в карты играют, – пренебрежительно отвечает Петька.

Понятно, такая картинка его не соблазняет. Что вспоминать времена, когда грязный заморыш сидел на грязной койке в одном башмаке, мечтая отыграть второй! Давным-давно это ушло и забыто и никогда не повторится.

– А здесь что? – спрашивает Ракова.

– Здесь окошко разбили. Что ж хорошего?

– Так, значит, ты никакую не хочешь?

– Нет, – решительно отвечает Петька.

– Ну хорошо. Теперь послушай, я прочитаю тебе начало рассказа, а ты закончишь его. Слушай внимательно: «Как только в руках Володи появятся спички, так и подожжет что-нибудь: то стог соломы, то сено. Около дома Ивана лежит куча сухих сучьев. „А чем зажечь?“ – думает Володя. Забрел к Ивану, а там на столе зажигалка лежит. Увидел ее Володя и…» Ну, как ты думаешь, что он сделал?

– Ясно: поджег.

Я чуть не охнул вслух. Мне тоже ясно: ответ Петьки непоправимо компрометирует его, и, наверно, ему уже приписали какой-нибудь «поджигательский комплекс», хотя я и сам ответил бы так же. Решаюсь на неэтический поступок: тихо, незаметно приоткрываю дверь. К счастью, она открывается в мою сторону и, к счастью, не скрипит.

– Разве поджигать хорошо? – спрашивает Ракова, наклоняясь к Петьке.

– Плохо.

– Почему же ты думаешь, что Володя поджег?

– О! – удивляется Петька. – Так не про меня же рассказ? А про этого… Володю. Сказано: «как увидит спички, так и подожжет». А тут зажигалку нашел. Ясное дело, поджег.

– Но ты считаешь, что поджигать плохо?

– Ясно, плохо.

– А почему?

Петька пожимает плечами и молчит. И правда, что тут скажешь?

– Ну, послушай еще один рассказ: «Павел часто ходил в кинематограф. Однажды шла особенно интересная картина, но как раз у мальчика денег не было. Толкался Павел у кассы и заметил, как одна женщина уронила на пол сумку. Павел поднял ее, подумал и…» Как ты думаешь, что он сделал?

– А кто его знает.

Лицо у Петьки скучающее. Видно, ему уже изрядно надоели эти пустопорожние разговоры.

– Ну, а ты как поступил бы? – допытывается Ракова.

– Я бы сказал: «Гражданка, чего вы смотрите? Вот она, ваша сумка!»

Я вздыхаю с облегчением. Кажется, несколько смягчилась и Ракова.

– Скажи, Петя, любишь ты кого-нибудь из родных? – спрашивает она.

– А у меня их нет.

– Где же они?

– Померли.

– Все умерли? А отчего?