Какой дом! Завод какой! А ребята! И главное — какой Антон Семенович!
— Он добрый? — спросил как-то Петька.
— Добрый? — неуверенно повторил Король. — Как бы тебе получше сказать…
— Дай я скажу, — вмешивается Плетнев. — Вот я в коммуне подружился с одним малым, очень хороший малый, Васька Клюшник его звать. Он там командир, на лучшем счету — вроде как у вас Жуков (сравнение это прозвучало очень просто и благожелательно). Ну вот. Один раз коммуна была в походе, и Клюшник попросился у Антона Семеновича сойти с парохода посмотреть город. У него какие-то там знакомые были. Говорит: «Отпустите меня, мне только до четырех часов». Антон Семенович ему: «Не обернуться тебе до четырех, лучше до шести». А Васька заладил: «Нет, мне до четырех хватит!» — «Ну ладно, иди». И вернулся он четверть пятого. Антон Семенович ему и говорит: «Тебя спрашивали, ты упирался, теперь будешь отвечать. Было б тебе сразу рассчитать как следует. Садись под арест». И больше Клюшник с парохода на берег не сошел. Одессу проезжали, еще там разные замечательные города, а Клюшник сидел на палубе. Вот так Антон Семенович и наказал его. Вот и считай, как по-твоему, добрый он?
Петька потрясен и не знает, что отвечать. А Король добавляет:
— Он знаешь как спрашивает? У-у! И чем парень лучше, тем с него больше спрос. Вот как у них заведено.
Я слушаю и думаю — да, это как раз и есть то, что Антон Семенович называл главным в педагогической работе: как можно больше уважения к человеку, как можно больше требования к нему! Разве станешь требовать с того, кого не уважаешь?
И еще я думаю: я мало знал Плетнева. Знал отраженно, по рассказам Короля и Разумова. Год назад я не успел ни разглядеть, ни понять его. А сейчас вижу: недаром дружкам так не хватало его. Хороший парень. И с головой.
Рассказ Плетнева напомнил мне еще один случай — случай из моего прошлого. Это было в 1922 году, весной. Нам, самым старшим в колонии — Буруну, Вершневу, Задорову, Белухину и мне, — предстояло приняться за ученье: мы должны были готовиться к поступлению на рабфак. Кончалась большая полоса моей жизни. Прошедшее с огромной силой нахлынуло на меня — снова я видел себя и пастушонком и батраком, который за девять копеек в день работал с рассвета до темна… видел себя поводырем слепого и в цыганском таборе… Беспризорность, бездомность, голод, холод… А потом — встреча с Антоном Семеновичем, колония — и вот я готовлюсь на рабфак!
Как шальной, ходил я по колонии, не зная, куда себя девать и чем заняться. Наконец надумал:
— Антон Семенович, отпустите меня домой! Я пять лет дома не был.
— Мать вспомнил?
— С чего вы взяли? Я просто так…
— Просто так… ну-ну… Дома побывать надо, согласен. Сегодня же и поговорим на совете командиров — без этого нельзя. — И уже вдогонку мне добавил: — А хорошего стесняться нечего. Хочешь с матерью повидаться — так и скажи.
Да, пять лет я с нею не видался. Первые три года сам про себя знал, что я парень пропащий, не хотелось глаза домой казать. А как попал в колонию, все дожидался, пока уж совсем человеком стану, чтоб матери свидание со мной было ее горе и слезы, а и впрямь радость.
…В тот же день совет командиров дал мне такое удостоверение:
Заведующий колонией А. Макаренко.
Секретарь совета командиров Н. Вершнев
Я и не заметил, как прошагал тридцать верст, и вот родное село. Вот мост, вот церковь — все такое же, как было, только меньше. Или это я вырос? Был уже вечер, народ возвращался с поля, меня оглядывали, а я не шел — бежал: скорее домой! Женщина у колодца сказала:
— Никак, карабановский меньшой?
И другая ответила:
— Так он же пропал!
Вот и наша хата. Кто это на пороге? Мама! Может, она ждала меня здесь все эти пять лет? Она протягивает руки и плачет. Почему плачет — ведь я здесь, жив и здоров…
Из одних объятий я попадаю в другие — вот отец, брат. Почему столько народу в хате? О, я приехал вовремя: через несколько дней брат женится, и у нас с утра до вечера шьют, пекут, готовятся. Веселая суматоха, сутолока, у всех хлопот по горло — такое бывает только перед свадьбой. Я тоже с головой ушел в эти дела и только старался быть поближе к матери, да и она меня не отпускала, все подзывала к себе то за одним, то за другим.