Дорога в жизнь

— А как будем за чистотой следить? — говорит Стеклов, отрываясь от своего протокола. — Дежурных выделять? Или это на санитарах?

— Разве санитары справятся одни? Нет, тут надо каждый день человек десять, чтобы и в столовой и во дворе — всюду глядели, — говорит Королев.

— А что я скажу, — вмешивается Жуков, — а если по отрядам? Один отряд в столовой, другой во дворе, третий…

— Да это с тоски помрешь — всю жизнь канителиться в столовой! — протестует Король.

— Зачем всю жизнь? Можно меняться, — возражает Жуков. — Дежурить — ну, хоть по месяцу, что ли, а потом меняться. Вот никому и не обидно.

— А спальни? Там кто за чистотой будет следить?

— Ну, тут уж каждый отряд за своей спальней. Без нянек.

Разговор идет все быстрей, все горячее. Даже Суржик иной раз вставляет слово. Один Колышкин молчит. Стеклов низко пригнулся к столу, весь покраснел, прядь волос свисает ему на самые глаза. Он едва успевает записывать, да еще и самому сказать хочется.

Работаем, обсуждаем, спорим.

Иной раз, когда спор заходит в тупик, я говорю:

— А вот у нас в коммуне Дзержинского было так…

И тотчас кто-нибудь из ребят откликается:

— А чего ж? И мы так сделаем!

Сообща окончательно устанавливаем режим дня. В 7 утра — звонок на побудку. В 7.40 командир, дежурящий в этот день по дому, дежурный санитар и я начинаем обход. К этому времени всё должно быть готово: кровати застелены, спальни убраны, сами ребята одеты и умыты. Когда идет поверка, каждый должен стоять возле своей койки, а командир отряда отдает рапорт, все ли в порядке. После этого санитар должен все осмотреть.

— Пускай и под подушкой поглядит и тумбочку откроет, — уточняет Стеклов.

После зарядки — завтрак, потом — работа в мастерской. Вечером командиры отрядов должны отдать рапорты дежурному командиру, а он — мне: как прошел день, как выполнена работа, не случилось ли чего.

Все это обсуждается дотошно, кропотливо, и я рад. Я знаю: заключенный в такие рамки день пойдет не спотыкаясь. У ребят не останется времени на бестолковое шатание по дому и двору, у каждого будут свои обязанности, и он станет их выполнять, потому что твердо известно: о нем помнят, его проверят.

Ребята уходят взбудораженные. Каждый из них, даже Суржик, даже Колышкин, так и не проронивший за весь вечер ни слова, наверняка расскажет обо всем у себя в отряде. А завтра мы поговорим обо всем на общем собрании.

9 Буханка

Иногда я думал: не слишком ли много во мне самоуверенности? Почему все идет там гладко? Что я пропустил? Чего недоглядел? Или в самом деле мне такая удача? Но стоило так подумать — и тотчас на меня сваливалась какая-нибудь неожиданность.

— Ну вот, Семен Афанасьевич, говорила я! — В лице и в голосе Антонины Григорьевны негодование. — Я с вечера приготовила на завтрак гречу, масло и хлеб. Пожалуйста: осталось три буханки хлеба и соль. Даже заварки нет.

— Ну что ж, позавтракаем горячей водой и остатками хлеба.

Три буханки мы режем на микроскопические. доли. Вот такой крошечный ломтик хлеба и кружка кипятку — это и есть весь завтрак.

— Это что же? — восклицает Петька, с недоумением глядя на свою порцию.

— А то, что весь завтрак свистнули, — невозмутимо объясняет Король.

— Нам полагается… — ворчит Глебов. — Еще чего — голодать…

— Все, что вам полагалось, украдено. А вам было сказано: второй выдачи не будет. — Говорю спокойно, но спокойствие дается мне нелегко,

Я уже привык к мысли, что все покатилось по ровной дорожке, что главные ухабы позади, и разуверяться в этом, ох, как неприятно! До чего легко привыкаешь к удаче и до чего бесит всякая помеха!

Через неделю Антонина Григорьевна обнаружила, что в кладовой не хватает пяти кило хлеба.

— Так… а сколько на кухне?

— Двадцать четыре кило.

— Пять верните в кладовую.

Ребятам даже кажется, что мне не любопытно, кто взял хлеб, что я и не пытаюсь найти виновника. Но я должен найти его! Должен во что бы то ни стало!

Однако нашел его не я, а Алексей Саввич, и открылось все до неправдоподобия просто. Алексей Саввич пошел на чердак взглянуть, не завалялось ли там что-нибудь стоящее — доски, инструмент, пила может быть. Зашел, пошарил — и тут же наткнулся на буханку хлеба, завернутую в большой синий платок.

— Не знаешь, чей платок? — спросил он первого из ребят, кто попался ему на пути.

— Панина, — ничего не подозревая, ответил тот.

Через две минуты Панин стоит передо мной.

— Почему ты украл?

— Есть хотел, — отвечает он равнодушно, не глядя на меня.

— Есть?

И тут мне вспоминается случай из давнего прошлого. Как-то в колонии имени Горького из кладовой пропала жареная курица. Выяснилось, что украл ее колонист Приходько. Он стоял перед строем понурый, виноватый. И на вопрос Антона Семеновича: «Зачем ты это сделал?» — ответил вот так же: «Есть хотел». И тогда Антон Семенович сказал: «Есть хотел? Ну что ж, ешь. Подайте ему курицу».

Несчастный Приходько чуть сквозь землю не провалился. Вот так стоять и на глазах у всей колонии жевать курицу? Нет, невозможно!

«Антон Семенович! Простите! Никогда, ну никогда не буду!»

«Ешь. Хотел есть — вот и ешь».

«Ох, это я так сказал! Не хочу я есть, просто сдуру взял…»