Дорога великанов

Я зарядил винтовку и надел сапоги, но всё еще не знал, хочу ли охотиться. Наш старый пес пританцовывал перед дверью, постукивая когтями по полу, и я понимал, что скоро крикливая старуха прибежит с воплями: мол, нельзя впускать собаку в дом – как будто я впускаю. Я спустился по лестнице в сопровождении пса, который дважды чуть не навернулся на гладких, натертых до блеска ступенях. Я не верил в то, что детский иллюстратор и писатель может быть таким маньяком. По-моему, люди, одержимые уборкой, просто не способны навести порядок у себя в головах. И уж конечно, настоящих писателей не заботит видимая чистота. Я вышел из дому без предупреждения, за мной по пятам вразвалочку топала собака.

Ни дуновения ветерка на моем пути, шаги отзывались эхом. Я брел вдоль бабушкиного огорода. Земля выглядела черной, рыхлой и влажной. На грядках сидели три кролика. Я заметил их прежде, чем собака. Надо сказать, запашок еще тот. Я дважды прицелился, но не выстрелил. Не из жалости – просто не хотел угождать бабуле. На сарай опустилась птичка, похожая на снегиря. Я прицелился и выстрелил, но ничего не увидел. Не знаю, убил ли я птицу. Просто почувствовал вдруг ту самую ярость, которая настигла и не покидала меня, с тех пор как я приехал сюда четыре месяца назад и увидел черную, мягкую, жирную засеянную почву.

Я подумал об отце, и слезы тотчас навернулись на глаза. Вспомнился единственный счастливый момент в моей жизни, когда я добирался из Хелены[12], где жила мать, к отцу в Лос-Анджелес. Я проделал весь путь автостопом, и сердце у меня замирало в ожидании земли обетованной. Я часами катил по дороге в компании крепких парней. С притворным интересом слушал их истории и поддакивал. Иногда подолгу простаивал в пустынных местах с протянутой рукой: эй, водилы, подбросьте меня! Внезапно мне вспомнился один из самых отвратительных моментов в моей жизни – я говорю один из, потому что их было достаточно.

Отец появился на пороге моей комнаты в маленьком деревянном выцветшем домике, окруженном садом и расположенном прямо у самой оживленной автотрассы Лос-Анджелеса, ведущей куда угодно – и никуда. Слышимость меня поражала, но я успел привыкнуть к страшному грохоту: это я-то – уроженец штата, где малейший шум считался оскорблением Творца. Лето начинало утомлять людей. И хотя жара и загазованный воздух угнетали астматиков, меня климат очень даже устраивал. Я еще не раздвинул занавески, а солнце уже упрямо просачивалось сквозь невидимые зазоры. Чем займусь днем, я точно не знал. Я проснулся с похмельем, поскольку накануне чуток выпил, и выглянул на кухню, чтобы утолить жажду и успокоить изжогу. Я взял из пакета горсть овсяных хлопьев. Проверил, есть ли кофе в кофеварке. Нет. А самому варить лень. Я вернулся в комнату. Дом казался пустым. Обычно, когда отец со своей новой женой куда-то уходил, он меня предупреждал. Я в принципе не интересовался их планами, но привык знать, где они и когда придут.

Вдруг все исчезли – и мне это не понравилось: я почувствовал себя нехорошо. Решил, что меня бросили, как собачонку, которая утомила хозяев. Видимо, пьянка накануне вечером сыграла свою роль и усилила мою тревогу. Я поспешил в спальню отца. Даже не подумал постучаться и оказался нос к носу с папиной супругой. Она стояла перед зеркалом. Спиной ко мне. Обнаженная. Ее светло-серебристые волосы ниспадали на худые плечи. Немыслимые изгибы бедер, еще не загубленных целлюлитом, который виднелся кое-где на ногах, меня буквально заворожили. Я не страдаю ностальгией, но, вспоминая тот момент, не могу не признаться себе в том, что смотрел на голую женщину первый и последний раз в жизни. В зеркале я видел ее лицо, хотя одновременно внимательно разглядывал грудь. От удивления глаза у нее вылезли на лоб – и я захлопнул дверь, прежде чем она успела открыть рот. Наверное, я долго пялился на папину жену, иначе он потом не устроил бы скандала. Отец утверждал, что дело не только в досадном недоразумении; по его словам, якобы супругу пугало мое тяжелое молчание, и она чувствовала себя в опасности, находясь со мной в одном доме.

– В какой еще опасности? – спросил я.

– Не знаю. В опасности. Ты не можешь здесь больше оставаться, понятно?

Мне было понятно и кое-что другое – то, о чем мы не хотели говорить; то, о чем я не смел говорить, не желая расстраивать отца. Он боялся существовать бок о бок, под одной крышей, с единственным свидетелем пыток, на которые его обрекала моя мать. Он боялся, что я всё расскажу его новой жене, и она изменит о нем мнение, перестанет воспринимать его как мужчину. Но я никогда не подвел бы отца.

– Мне здесь хорошо.

– Я этого не вижу, Эл. Нет, правда, ты не можешь здесь оставаться.

Я знал, что отец не передумает, и не хотел с ним ссориться, это не в нашем стиле. Конечно, он не планировал проститься со мной навсегда, но я чувствовал, что этот месяц для нас последний.