Дорога ветров

Через несколько минут состоялось запоздалое свидание, молниеносный „банкет“ с улан-баторскими деликатесами, обмен новостями и беглый просмотр привезенной почты. Бедный Юрий Александрович очень огорчился, узнав, что ему не придется участвовать в Западном маршруте, но наши доводы показались ему благоразумными. В половине второго двинулись все четыре машины: „Тарбаган“ с „Куланом“ нырнули в беспорядочную толпу холмов и хребтиков, направившись к Нэмэгэту, а „Волк“ и „Дзерен“ пошли налево, на юг, к развалинам монастыря Оботу-хурал („Курганный“).

Дорога шла по сухим руслам, стесненным грядами складок пермских отложений. Мощные слои покрытых пустынным загаром песчаников топорщились, как чудовищные ребра, а пачки углистых слоев между ними выглядели зияющими темными провалами. У полуразмытых глинобитных стен Оботу-хурала мы неожиданно встретили улан-баторского знакомого, заместителя министра товарища Ж. Самбу, в настоящее время – Председателя Президиума Великого народного хурала республики. Этот худой седоватый человек был знатоком Гоби и всего, что касалось скотоводства и кочевой жизни. Его книга „Советы аратам-скотоводам“ пригодилась и нам. „Выбирай место для юрты в полдень“. „Чем темнее вода, тем она чище“, „Вход в загон поворачивай на юг – ветры оттуда редки“– подобные советы, исполненные мудрости вековых наблюдений монгольского народа, очень годились и для нас – гобийских путешественников.

К сожалению, времени для продолжительной беседы не было ни у товарища Самбу, ни у нас. Отведав угощения, мы простились и поехали на запад, прямо на заходящее солнце. Мелкие кустики ириса на черной щебнистой равнине золотились в лучах заката, и вся местность казалась залитой струящимся золотом. Свободные от растительности прогалины выделялись черными озерками, а дорога была подобна реке густого черного цвета.

Два дня мы ехали на запад по наклонным равнинам Эдзугэй-Гадзыр („Безлюдная земля“) – гигантской пустоши, уходившей в пределы Китая. Ровные гряды, разрезанные узкими промоинами, покрывал сплошной панцирь черного щебня, сверкающий на солнце. Очень редкие маленькие пучки солянки – нитрарии были единственной растительностью на этих огромных, безжизненных, накаленных солнцем полях. Тропа шла по широкому плоскому бэлю хребта Тосту, изборожденному тысячами мелких промоин. Местами по дороге тянулись черные полосы углистых сланцев: мы шли все время по простиранию почти стертых гряд круто падающих пермских пластов. Удивляли невиданные раньше высоченные холмы песка, покрытые порослью тамариска. Так же непривычны мокрые низины с солончаками, которые окаймлялись группами разнолистных евфратских тополей, а иногда даже ив. Между голых холмов внезапно появилась лощина с обширным полем зеленой травы, высоким дерисом и рощицей тополей. Но уютная лощина оказалась опасной ловушкой для машин: сверху пухлая, внизу мокрая и скользкая глина. Деваться было некуда. Стиснув зубы, Пронин дал полный газ и ринулся вперед по большим кочкам. Машина с ревом запрыгала, точно мячик, отчаянно дергаясь и пробуксовывая, но все же мы выскочили.

За лощиной тропа вошла в небольшое ущелье, и мы увидели Хубтин-обо – гигантское обо с цоколем из крупных каменных глыб, сложенных вперемежку с полу истлевшим саксаулом на верхушке маленького холма. По преданию, здесь был закопан тибетский клад – восемьдесят верблюдов серебра. Однако раскопка такого громадного обо, видимо, была непосильной задачей для ленивых кладоискателей. У нас на кладоискательство тоже не было времени, и мы двинулись дальше по еще более безжизненным черным равнинам. Вдали показался кулан, быстро свернувший в сторону. Крупные фаланги бегали прямо днем по дороге, и Пронин старался казнить мерзких тварей могучими колесами своего „Дзерена“.