Дорога ветров

Подножие каждого холма тонуло в рыхлом песке, казавшемся ярко-желтым от окружавших черных пород. Сложные желтые узоры извивались между мрачными заостренными вершинами, образовавшими полукруг и дугой охватившими плоскогорье, поросшее светло-золотым на солнце дерисом. До плоскогорья было не меньше пятнадцати километров, и наш «Дракон» безнадежно засел бы в первой же ложбине, заполненной песком, всплески которого заходили высоко па склоны. Проводник был прав – дороги не было в этих мрачных холмах, к которым так подходило их название Чоноин-шорголга («Волчья колыбель»). Да, холмы надежно охраняли дерисовое плоскогорье.

Мы проделали обратно весь мучительный путь, подошли к сухому руслу. Взволнованный проводник, на серьезном лице которого ясно читались тревога и огорчение, что-то усиленно доказывал Данзану. Тот начал уверять меня, что все напрасно – дороги там нет. Я ответил Цедендамбе, что он прав. Славный проводник успокоился и просиял.

В безветрии и духоте гнетущее молчание долины нарушалось моторами, ревевшими в попытках вырваться из цепких объятий песка. Словно невидимая могучая лапа схватывала машину за задний мост, удерживая ее и заставляя тяжело оседать в сыпучий песок. Мы были с ног до головы в песке, с силой отбрасываемом колесами. Песок лип на потные лица, хрустел на зубах. Распаренные, в одних майках, мы толкали машины, таскали кустики полыни, ломали ногти, выкапывая в колее машины глубоко зарытую туда давлением доску. Мотор ревел, машина дергалась, мы напрягали все силы, подталкивая ее оседавший бок, доски обугливались под буксующей резиной. Близился вечер. Как-то незаметно песок стал мельче, или же растительность гуще, или появился щебнистый панцирь – почему-то не запомнилось, что именно, должно быть, от усталости. Незаметно мы стали продвигаться быстрее, машины не садились, унылый вой низших передач смолк, и мы пошли на третьей передаче. И было пора – перегревшиеся моторы «выпили» всю воду, из-за скверного качества взятую в небольшом количестве, а доски все до последней были превращены в растопку для костра.

Полуторки, легче «Дракона» нырявшие по промоинам, начали заметно обгонять, набирая ход.

– Опять они лезут в гору, смотрите, Иван Антонович! – завопил Андросов, еще не опомнившийся после песков.

Действительно, черные жуки, неуклюже нырявшие впереди, сильно забрали вправо, на бэль Сэвэрэя. Опять Цедендамба хотел пересечь борт котловины напрямик, забывая про горький опыт. Я разозлился, достал из кузова винтовку и двумя выстрелами дал сигнал остановки. Полуторки стали. Над тентами появились ряды голов, смотревших в нашу сторону. Машины были загружены так, что из ящиков с коллекциями, немного отодвинутых от переднего борта, получалась скамья. На скамью стелили кошмы, в теплые дни добавлялись полушубки, и три-четыре человека с удобством ехали наверху, упираясь спинами в мягкие вещи – палатки и постели, забитые в машину под свод тента доверху. Чтобы тяжелые ящики не раздавили ноги сидящим на спусках, между бортом и ящиками заклинивались толстые чурки. Как только что-нибудь случалось позади, сидящие вставали, высовывали головы над тентом и старались рассмотреть, в чем дело. Этот очень характерный ряд голов приветствовал наше появление и теперь.

– Данзан, спросите у Цедендамбы, какого черта он опять жмется к горам? – сердито закричал я переводчику.

Молодой монгол улыбнулся и показал вперед и влево от машин. Мы остановились на верхушке небольшой возвышенности. Слева подступали и тянулись грозной цепью, насколько хватал глаз, заполняя всю котловину, гигантские песчаные барханы… «Пески Хонгорин-Эли-сун!» сразу сообразил я, поняв, отчего «жмется» к горам проводник. Все же я уговорился с Цедендамбой ехать поближе к пескам, где промоины и сухие русла не были столь обрывистыми. Правда, это преимущество, как и все вообще в жизни, имело свою оборотную сторону – пески, заполнявшие русла, были тем рыхлее, чем дальше отходили русла вниз от крутого уклона бэля. Поэтому мы старались выбрать нечто среднее и действительно поехали сравнительно быстро, борясь с кочками, промоинами и сухими руслами.

А слева все шли огромные барханы – на западе более низкие и какой-то правильной граненой формы, воспроизводящие облик египетских пирамид. В середине цепи барханы превращались в настоящие горы песка по сто, сто двадцать метров высоты. Солнце село уже совсем низко, горы потемнели. По центру протянувшейся почти точно с запада па восток котловины, словно по трубе проекционного аппарата, прямо на цепь барханов лился яркий косой свет. В этом свете пески казались удивительно белыми перед темно-фиолетовой линией гор. Серпы черных теней разделяли гигантские холмы песка, как циркулем очерчивая каждый острый, геометрически правильный полумесяц вершины бархана. Солнце спустилось еще ниже, долина потухла, пески начали сереть и в сумерках приняли страшный свинцовый оттенок…