Дорога ветров

Я мысленно оглянулся на только что пройденный путь. Здесь, в кабине машины, находился весь несложный обиход начальника экспедиции. Позади над сиденьем прибита сумка, в которой хранились табак, газеты и бинокль. На двух крючках за спинкой сиденья – фляжка с холодным чаем и полевая сумка с картами и дневником. На сиденье – рукавицы, в ногах – молоток, у переднего стекла – открытая пачка неизменной „Катюши“. В ногах – коврик из кошмы, чтобы раскаленная выхлопная труба не жгла ноги (и все-таки жгла, когда ползли по пескам!).

За стеклом медленно развертываются одна за другой сменяющиеся картины дороги. Вот широкая равнина перед городом красных обрывов Нэмэгэту, поросшая саксаулом и эфедрой. Теплый ветер тянет по равнине совершенно аптечным запахом эфира, валерианки и еще чем-то. Кустики эфедры свиваются и закручиваются, словно бесчисленные зеленые червячки, упрямо лезущие из земли навстречу свету и зною.

Вот неожиданная радость пустыни: выезжаешь из безжизненного сухого русла на склон бэля и оказываешься среди тысяч синих ирисов, рассыпанных на желтом песке!

Или в ущелье, стиснутом изрытыми бурыми скалами, вдруг в узкой боковой промоине, появляется покрытый тонкой прозрачной зеленью хайляс. Или днем в мираже нагретого воздуха скалы покажутся густыми рощицами деревьев, затопленных сверкающей на солнце водой. Такие же полосы сверкающей „воды“ разрезают пологий склон перевала через Гурбан-Сайхан, если подниматься от Баин-Далай сомона. В ущелье Гурбан-Сайхан я сам видел округлый массив древней коры выветривания, выступающий среди черных скал. В вечернем солнце он горел красным светом, как исполинский гранат в чугунной оправе…

Уже стали привычными особенности далеких планов в Гоби. Если за одним хребтом, близким к дороге, стоит другой, параллельный ему, в расстоянии нескольких километров, то контуры ближних гор резко выделяются черным, словно вырезанным профилем, а сзади поднимаются в вырезах переднего плана совсем прозрачные, воздушные, но ясные очертания более удаленного хребта…

Все эти картины быстро промелькнули воспоминаньем о только что пройденном пути, когда машина начала медленно спускаться на пышущее жаром дно впадины. Справа появился большой табун лошадей, задачей которых, как всегда, было перебежать дорогу нашим машинам. Очень красивый вожак почти белой масти бежал сзади, часто останавливался и оглядывался на приближавшиеся машины. По свойству Гоби – делать серое синим – конь казался совершенно голубым. Я понял, отчего светло-серая масть называется у монголов хуху-морь („голубой конь“). Такие лошади особенно ценятся у гобийцев. По древнему обычаю, отправляясь в путь, нельзя брать себе темного коня. Такой конь быстро заболевает или истощается под убийственным солнцем. На дне котловины мы пересекли свой старый след 1946 года, который, как я помнил, был удобнее для подъема, чем наш новый въездной след. Поэтому мы закрыли новую дорогу стенкой из камней и прибыли следом 1946 года уже в сумерках к лагерю. Здесь мы были встречены с понятным энтузиазмом. Люди уже два дня питались супом и кашей с отвратным привкусом бензина – вода оставалась только „техническая“, в бочках из-под горючего. Две бочки превосходной воды, захваченной нами с гор, были вознаграждением страдальцам.

Теперь стало возможным привести в исполнение свою мечту или скорее видение в Главной котловине в 1946 году. В центре лагеря построили маленький, обтянутый кошмой домик, где поместилась передвижная электростанция. Ряд палаток, ярко освещенных изнутри, походил на матовые фонарики. Даже наш суровый китаец-повар, дядя Андрей, веселился, как ребенок, при виде своей кухни, залитой светом стосвечовой лампочки. Но самое главное – стало работать радио. Никто из участников не забудет того вечера, когда в безлюдной пустыне Нэмэгэту впервые раздался бой часов Спасской башни Кремля. Здесь по нашему времени было пять часов утра, уже стало совершенно светло, и трудно было представить, что там, в Москве, еще недавно началась летняя ночь. Незримая нить связи с Родиной очень ободряла нас.

Нас всех тянуло в домик электростанции, где в бурю и ночь, в зной и холод маленький мотор трудолюбиво шумел, как живое сердце лагеря. В свободную минуту мы заходили туда поболтать с дежурным механиком. Образовался как бы вечерний клуб, где свободное население лагеря усаживалось вокруг мотора и, покуривая, беседовало на самые – разнообразные темы, начиная от строения звезд и кончая современной политикой.

Глава третья В лабиринтах ущелий

С неба спустилась и села на степь громадная птица с двенадцатью клювами

(поставили майхан-палатку с растяжками).

Из сказания о Гэсэре