Дорога ветров

Стена вдруг потеплела под его пальцами, потом стала обжигающе горячей. Он резко отдернул руку, едва не вскрикнув от изумления и боли.

Где-то в коридоре раздался крик:

— Т'си и-иси'ха ас-иригу!

Дрожащей рукой он потянулся к стене, но нащупал лишь камень, сырой и по-ночному холодный. Ветер распахнул его плащ — а может быть это был не ветер, а сверхъестественные существа, скользнувшие мимо. Сила и зов Скорби тяготили все сильнее.

Гутвульф заторопился вниз по коридору, осторожно прикасаясь рукой к необыкновенном стене. Он знал, что никто, кроме него, не будет ходить ночью по этим залам. Он убеждал себя, что странные звуки и ощущения были только фантазиями, порожденными страхом, и не могли помешать ему. Это просто тени колдовских чар Прейратса. Он не даст красному священнику сбить себя с топку. Он будет продолжать путь.

Граф нащупал потрескавшуюся деревянную дверь и с восторгом понял, что расчеты оказались верными. Он едва сдержал победный крик — перед ним была галерея, ведущая к главному Южному входу, а там — свежий воздух и свобода. Открыв дверь и перешагнув через порог, вместо прохладного ночного воздуха он вдруг ощутил дуновение горячего ветра. Вокруг слышался шепот, полное ужаса и боли бормотание многих голосов.

Матерь Божья! Неужели Хейхолт горит?!

Граф бросился назад, но не смог найти дверь. Пальцы бесполезно скользили по горячему камню. Бормотание тревожных голосов постепенно превратилось в назойливый гул, подобный гудению разворошенного пчелиного роя. Бред, галлюцинация, подумал он. Этому нельзя поддаваться. Шатаясь, граф двинулся вперед, не переставая считать шаги. Вскоре ноги его увязли в грязи служебного двора, потом шпоры каким-то образом снова звякнули о гладкие каменные плиты. Невидимый замок рос, уменьшался и сужался, то дрожа и полыхая, то замирая в холодном мраке. Все это происходило в полной тишине; прочие обитатели замка мирно спали.

Сон и явь смешались в его сознании, шепот призраков мешал ему считать.

Он пересек внутренний двор, остановившись передохнуть у того места, где, по его расчетам, должна была находиться бывшая комната Моргенса. Гутвупьф почувствовал кисловатый запах обугленных бревен, подошел ближе, протянул руку, и уголь раскрошился под его пальцами. Графу вспомнился страшный пожар, в котором погиб сам доктор и еще несколько человек.

Внезапно вокруг него с треском взвились языки пламени. Это не могло быть иллюзией — он уже ощущал смертельный огненный жар. Обезумев от ужаса и боли, он не знал, куда бежать, как спастись. Он в ловушке! В западне! Он погибнет лютой смертью!

— Руакха, руакха Асу'а! — призрачные крики раздавались прямо из огня. Серый меч наконец отыскал Гутвульфа, проник в него, заполнил собой все его сознание. Графу казалось, что он слышит неземную музыку, таинственные грозные песни братьев меча. Теперь их было три, три безжалостных, жадных клинка. Они его нашли.

Послышался шум, словно захлопали могучие крылья, и в стене огня вдруг открылась брешь — выход из кольца пламени. Он набросил на голову плащ и рванулся вниз, в недвижный, холодный сумрак.

1 ПОД ЧУЖИМИ НЕБЕСАМИ

Саймон, щурясь, смотрел на звезды, плавающие в черном небе. Чем дальше, тем труднее становилось борется со сном. Слипающимися глазами он уставила в сверкающее небо. Вот, например, яркое созвездие — парящий круг света, похожий на сомкнутые над бездной руки или края расколотой скорлупы. Ага, это же Звездная прялка. Но форма мягко мерцающего созвездия казалась какой-то необычной. Если это не Прялка, то что же еще может сит так высоко в небе в середине осени? Зайчонок? Но где же тогда та маленькая звездочка в самом низу — «хвостик»? К тому же Зайчонок не может быть таким огромным… Порыв ветра пронесся по полуразрушенному зданию. Джулой называла его Обсерваторией — Саймон считал, что это очень глупое название. Время раскололо белокаменный купол, распахнув здание навстречу мерцающим небесам, так что оно не могло быть обсерваторией, ведь даже таинственные ситхи не могли видеть небо через камень. Снова налетел ветер, взметнув я воздух снежную пыль. Саймон был рад ему, хотя и поежился от пронизываюцего холода: осыпав его снегом, отозвавшись тысячей ледяных иголочек в ушах и щеках, ветер развеял грезы и отогнал настырную сонливость. Нельзя было заснуть в эту ночь — важнейшую из ночей.

Итак, теперь я мужчина, подумал он. Да, настоящий мужчина. Он попытался напрячь мускулы, не получил особого результата и нахмурился. Потом нащупал на руке шрамы: здесь его задела дубина гюна, а тут он порезался, поскользнувшись на камне на склоне Сиккихока. Это и значит повзрослеть — когда на теле много шрамов? Неплохо бы еще и научиться чему-нибудь, а чему он научился за последние два года?