Дорога висельников

Девочке было лет двенадцать, когда это случилось. Раскаялась ли Верина в своем поступке, пыталась ли вернуться к мужу или благополучно забыла о брошенной семье, Сайль так никогда и не узнала. Отец об этом не говорил. Зато охотно распространялся о порочности и подлости женщин. Возможно, в молодости он и читал трактат достославного Корнелия Агриппы «О достоинстве и превосходстве женского пола», но сейчас был бы солидарен с тем, кто обвинял автора в ереси.

Сайль отцу верила. Почему бы ей не верить? Он и раньше имел на нее влияние большее, чем мать (так же, как в мастерской ей было интереснее, чем на подмостках), сейчас же стал непререкаемым авторитетом. Школу Сайль не посещала (в просвещенной Карнионе, единственной из всех провинций империи, имелись школы для девочек помимо монастырских), но училась более старательно, чем монастырские пансионерки, – потому что училась тому, чему хотела. Она не способна была вдеть нитку в иголку или подобрать простейшую мелодию на клавикордах, оставшихся от Верины, зато успешно осваивала основы математики и естественных наук. Лоренса успехи дочери несказанно радовали. Теперь у него был помощник и продолжатель дела… ладно, помощница и продолжательница.

Было бы неверно думать, что Лоренс Бенар являлся человеком чрезмерно рассеянным или, хуже того, не вполне в своем уме. Нет, он прекрасно сознавал, что Сайль – дочь, а не сын, что ей нужно вести себя, как подобает девице из хорошей семьи, общаться с себе подобными, пристойно одеваться, посещать церковь, принимать гостей, а в перспективе, когда-нибудь, лучше позже, чем раньше, – выходить замуж. И он старался, чтоб все надлежащим образом соблюдалось. Если не забывал, конечно, и не был слишком занят работой. А Сайль подчинялась. Но, вернувшись с мессы или из гостей, с наслаждением стаскивала ненавистные наряды, переодевалась в удобное старье и удирала в мастерскую.

Сложнее обстояло с подругами. Лоренс считал, что у дочери они должны быть. Его благоприобретенное женоненавистничество не распространялось на девочек, и некому было сказать ему, что женщина – всегда женщина, от колыбели до могилы. Но при характере Сайль обзавестись подругами было трудно. Дочери соседок, столь нелюбимых, но привечаемых Вериной, посещали дом Бенаров скорее из вежливости и лишь по большим праздникам вроде Рождества и Пасхи.

Исключение составляла Мажента ди Кабра. Назвать ее соседкой было бы не совсем верно. Она обитала за два квартала от Бенаров, на берегу реки Ганделайн, там, где были дома несских аристократов. Ди Кабра и были аристократами, но давно обеднели, а отец Маженты проиграл в кости последнее, что имел, включая собственный особняк, и был заколот в стычке, возникшей при неудачной попытке отыграться. Это случилось незадолго до приезда Бенаров в Нессу. Мать девочки умерла еще раньше, и Мажента жила в доме тетки – женщины суровой, порицавшей склонность жителей Нессы к легкомыслию, распущенности и чревоугодию. В доме Бенаров, по сравнению с теткиным, не то чтоб царило веселье, но было не в пример свободнее, и Мажента пропадала там часами, по собственному признанию отдыхая душой, а заодно и отъедаясь. У тетки стол был аскетический, а Бенар любил вкусно поесть и держал хорошую кухарку, потому что от Сайль на кухне толку было мало. Мастеру Лоренсу угощенья было не жаль, и он был скорее доволен, что у дочери есть компания, – если, конечно, замечал присутствие Маженты, а это бывало далеко не всегда.

Сама Мажента являла собою полную противоположность Сайль. Маленького роста, темноволосая, миловидная, она была отменной рукодельницей, способной с помощью яркой ленты или полоски кружев оживить старые тусклые платья, доставшиеся ей из гардероба суровой тетки. Сайль благодаря щедрости отца имела множество нарядов, но была к ним абсолютно равнодушна и нередко под любыми предлогами дарила их подруге. Для работы в мастерской эти платья не годились, а значит, были бесполезны.

Так проходили годы, достаточно благополучные и спокойные. Мастер Лоренс сдавал все сильнее, его мучила одышка, он становился по-стариковски многоречив и склонен к философствованию. Темы его бесед с дочерью оставались все те же – подлая женская натура и устройство мироздания, замысленного Господом как идеальный механизм.

Трудов своих он, однако, не оставлял. И потому, что они приносили доход, и потому, что был искренне ими увлечен.

Но однажды в дом пришла стража Святого Трибунала и увела мастера Бенара. Он почитал себя добрым католиком, еретиков и вольнодумцев осуждал и мысли не допускал, что может быть к ним сопричислен. Но у Трибунала было на сей счет другое мнение. Бенар, поглощенный своими занятиями, церковь не посещал, у исповеди не бывал – одно это давало обильную пищу для подозрений. А его суждения стороннему уху могли показаться вполне еретическими.