Дорога во тьме. Ч. 1

Лиза Камушкина стояла в ванной и делала вид, что умывается. На самом деле она уже умылась, а сейчас открыла воду посильней, специально, чтобы не слышать ругани, раздававшейся из кухни. Мама с отчимом совершали ежеутренний ритуал, что-то вроде «С добрым утром!», только более эмоционально. С угловатой подростковой фигурой, чью худобу лишь подчёркивали высокий рост и сутулость, Лизавета походила на мальчика, если бы не длинные белые волосы. Лицо можно было бы назвать миловидным, только вот глаза… Смотрящие всегда прямо и мимо, как бы насквозь, похожие на два солёных озера, в которых уже ничего не отражалось.

Свою инвалидность Лиза получила в три года. Пьяная мать уронила её, когда хотела искупать, и падая, девочка ударилась головкой о край ванны. В больнице мать сказала, что дочь выпала из коляски. Это уже потом, в приступе пьяного раскаяния, мама рассказала ей правду, прося простить её, стоя на коленях. Правда, к утру раскаяние сменялось похмельем и полной амнезией. Врачи были уверены, что девочка не выживет, но ребёнок, наперекор всему, остался в живых, расплатившись за это возможностью видеть и шрамом на затылке. Зрение покинуло девочку не сразу, но достаточно быстро. К своим тринадцати она уже три года ничего не видела.

С потерей зрения у девочки постепенно развилось чувство предвидения. У неё часто получалось предугадывать беду, которая грозила ей непосредственно в данную минуту (своеобразный бонус за слепоту). Таким образом она не единожды избежала гибели под колёсами машины, а один раз спасла незнакомого человека, дёрнув его назад за одежду из-под пронёсшегося мимо мотоцикла.

Для матери инвалидность дочери давала множество плюсов в виде различных льгот и выплат пособий. Именно благодаря инвалидности Лизы они смогли переехать из полусгнившего барака на окраине города в новую двушку (их тогда даже по местному телевидению показали, мама по этому случаю была трезва как стекло). Нельзя сказать, что мать её не любила. Любила по-своему, наверное. Но, по большей части, нежные чувства выражала, когда приходило пособие либо по пьяни. К матери Лиза не испытывала ни любви (от этого чувства остался только шрам на затылке), ни ненависти (на это не хватало сил). Чувство было сродни глубокой жалости – как к человеку, совершающему мерзкие поступки под чужим влиянием, но не имеющему сил сопротивляться.

– Девочка ты моя бедная, – говорила заплетающимся языком мать, обращаясь к Лизе. – Никому-то ты не нужна, кроме мамки-то.

После обычно она долго ревела и просила прощения, гладя дочь по голове. Потом мама, выплакавшись и утолив своё чувство раскаяния и жалости к себе, уходила на кухню допивать (или в свою комнату, где падала на старый раскладной диван, который делила с отчимом). Раньше у мамы бывали другие мужчины, но тот, что орал сейчас на кухне, был самым худшим из всех. Его Лизавета ненавидела всеми фибрами её души. Ненавидела и боялась, боялась до состояния ступора.

Она думала, что её жизнь не сахар, но с появлением около трёх месяцев назад в её жизни дяди Пети (который сразу стал требовать от неё, чтобы она называла его папой) она превратилась в камеру пыток. Дядя Петя обладал внешностью портового грузчика, лет сорока, ростом под метр восемьдесят, со здоровыми ручищами и внушительным пивным животом. Лицо его, в молодости весьма привлекательное, изрядно потрепали разгульная жизнь на пару с алкоголем, но оно до сих пор не утратило привлекательности для женщин. При всём при том он имел ярко выраженные садистские наклонности, замешанные на педофилии, и не стеснялся им предаваться, когда был абсолютно уверен в своей безнаказанности.

С первого же дня он повёл себя в их квартире, как полновластный хозяин, полностью подчинив маму своей воле. Но при всех своих садистских наклонностях он был ловким манипулятором и чувствовал, когда не стоит перегибать палку, ведь в квартире, несмотря на все его старания, он прописан не был. Но праведный гнев матери если и вспыхивал, обычно заканчивался очень быстро, и всё шло дальше по накатанной. Вот и сейчас кухонная дверь врезалась в стену, из неё в распахнутом халате, как локомотив, с багровым лицом вырвался отчим, за ним, цепляясь за полы халата, выбежала мама.

– Да пошла ты козе под вымя! – Голос у отчима был под стать внешности. – Вы меня задолбали вместе с доченькой! Ну на кой хрен вы мне обмарались, такие волшебные?! Одна алкашка, другая слепая. Тоже мне, ни спереть, ни покараулить! Ты (толстый палец с жёлтым толстым ногтем упёрся в мамину грудь) будешь ещё меня попрекать?! Да если бы не я, обе бы уже загнулись! Одна от бухла, другая бы в проститутки подалась, там глаза не нужны. Вы за мной как за каменной стеной. А какая благодарность?! Постоянно меня пилишь, дочка твоя как от чумного дёргается… – Сказав это, он бросил взгляд в сторону Лизы: слова доброго не дождёшься!

– Петь, ну чё ты в самом деле, ну сказала чё…

– Чё, чё… Вот только мычать и можешь… Смотри, Катерина, – он погрозил пальцем, – уйду, локти будешь кусать! У меня таких пруд пруди!