Дорога во тьму. Часть 9. Предназначение(СИ)

Старые ли доски буфета тому виной или рассерженные потревоженные домовые, но мой план не осуществился, а обрушился вместе со мной, банками и полкой прямо на пол. Это была катастрофа! Я сильно ушиблась, лишь чудом оказалась не прибитой стеклянными снарядами, разлетающимися об пол, и тяжелой деревянной полкой. А апофеозом всему стал мой праздничный пирог, сладкими брызгами разлетевшийся по гостиной.

На шум сбежалась почти вся семья и, к моему ужасу, отец, как раз вернувшийся с работы. Мама, охая и причитая, хлопотала вокруг меня, пытаясь понять, не ушиблась и не порезалась ли я. Сестры и братья молча наблюдали, в глазах Брайди застыл страх, ведь она тоже была в какой-то степени виновата в случившемся. В комнате стоял жуткий бардак, а ведь до моей глупой выходки все сияло чистотой. Я оказалась вполне цела, пара царапин от стекла и синяки на коленях, но как же отчаянно я мечтала провалиться сквозь землю!

Отец задал мне всего лишь один вопрос спокойным, но строгим голосом. И я, глотая слезы, призналась, что, заигравшись, случайно закинула куклу на буфет и решила ее достать таким вот нелепым образом. Краем глаза я видела, как хлопает ресницами изумленная Брайди, которую я не выдала, как заламывает руки расстроенная мать, огорченная моим поведением, как закатывает глаза старший брат, выходя из комнаты, в очередной раз убеждаясь, что я лишь помеха в доме. Отец молча взял меня за руку и отвел в угол между кухней и чуланом. Мама с сестрами принялись наводить порядок.

Сгорая от стыда, я даже рада была, что тут, в темном углу, меня никто не видит и не нужно прятать глаза от осуждающих взглядов семейства. На трясущихся от пережитого ногах я простояла так до самой ночи. Никто не подходил ко мне, никто не поздравил с моим праздником. Чувство вины и стыд перемешивались с горькой обидой и жалостью к себе.

Только лишь когда совсем стемнело и все семейство уснуло, мама отвела меня в кровать, дала стакан молока и, поцеловав, вручила приготовленный подарок, пожелав спокойной ночи. Я даже не захотела посмотреть, что же там, в этом долгожданном свертке, просто поглубже зарылась в подушку, мечтая лишь поскорее забыть о случившемся.

Конечно, как и у каждого, приятные воспоминания у меня тоже были, но почему-то, по каким-то нелепым законам жизни и памяти, запоминались далеко не лучшие из них.

Поначалу я не придавала значения тому, что совсем не походила внешне на своих все как один крепких и коренастых, русоволосых и сероглазых братьев и сестер. Из мутноватого зеркала на дверце платяного шкафа большими золотистыми глазами на меня внимательно смотрела маленькая худенькая девочка с густыми темно-рыжими волосами.

Лет до шести я пребывала в неведении о своем происхождении, даже не подозревая, что всего лишь приемная сирота, однако, интуитивно всегда ощущала себя чуждой окружающему миру и людям, которых считала семьей. Возможно, именно поэтому для меня осознание правды и не стало слишком большим ударом.

Титусвилл, расчерченный ровными клетками прямых улиц, находился в холмистой местности, некогда покрытой густыми лесами, от которых сейчас остались лишь массивы к востоку и северу. Центральная его часть, где проживали в основном семьи промышленников, специалистов и городской администрации, состояла из аккуратных двух-трехэтажных каменных домов, расположенных вдоль чистых тротуаров. Но даже здесь дышалось тяжело от многочисленных дымящих труб и нефтяных запахов, пропитавших все вокруг. Там же мирно соседствовали несколько храмов и молитвенных домов различных конфессий, а также две синагоги, больница, городской театр и одна из двух школ.

Чтобы попасть в центр, нужно было перейти по мосту через Нефтяной ручей - так называлась небольшая отвратительно пахнущая речка, отделяющая нашу окраину от основной части города. Конечно же, никакой рыбы в ней не водилось, кажется, даже лягушек не было. Родители строго-настрого запрещали в ней купаться, но и без этого, пожалуй, смельчаков бы не нашлось.

Основная часть низкоквалифицированных рабочих и их семей проживала, как и Стоуны, за речкой, там же, напротив нефтеперегонного предприятия, находилась и школа для их детей.

Я не любила этот город. Наверное, это странно - говорить подобное о месте, в котором родился и вырос, но я никогда не чувствовала Титусвилл домом. Мне не нравился относительно чистый ухоженный центр - слишком унылый, чтобы казаться красивым, населенный высокомерными людьми, презрительно глядящими на жителей окраин. Но и бедные районы - грязные и пыльные - не вызывали теплых чувств.

Большинство местных детей разного возраста, но одинаково босоногих и чумазых, в свободное от учебы, работы или домашних обязанностей время собиралось на большом поросшем бурьяном пустыре около водонапорной башни, где устраивались игры и веселье.