Дорога за грань (925г. ии)

- М-да. - Она задумалась. - Конечно, я попытаюсь аккуратно снять, что смогу. Но чистого эффекта не будет. Я сниму якорь на запах и, может, ещё некоторые вещи, которые будут слишком явные. В остальном тебе придётся просто держать себя в руках. Полностью это уже не снимается.

- Я знаю.

Снять получилось только откровенную похоть, в чём я убедился на следующее утро в штабе. Теперь Эком не вызывал у меня подсознательного желания полапать, но привычка лапать никуда не делась, да и прикасаться к нему мне нравилось. Пришлось одёргивать себя и вообще стараться как можно меньше контактировать. Это получалось плохо. Эком, видимо, привыкший слегка крутить мной, периодически то вламывался в мой кабинет без стука с какими-то бумагами, то подсаживался, пытаясь вытащить из меня информацию. Не трансформирующаяся в похоть агрессия давала предсказуемый результат: я выставлял его прочь, требуя входить в кабинет начальства как положено, напоминал о рамках информированности и советовал не совать нос куда не надо. В результате он сначала отступал, а потом начинал хитрить с удвоенной силой.

К вечеру я забрал недописанное письмо одному из своих покупателей, над которым пытался работать с утра, и ушёл доделывать домой.

Эком:

Утром Веникем вдруг принялся держаться от меня на некотором расстоянии. Он не только перестал прикасаться ко мне, он, казалось, даже брезговал со мной разговаривать. Моё появление в его кабинете с обычными отчётами, вызвало на его лице явную гримасу недовольства. Он заставил меня сесть в кресло напротив. С такого места что-то объяснить в бумагах было просто невозможно.

А когда вечером я, радостный, заглянул к нему сказать, что старый должник наконец прислал деньги, он вообще наорал на меня с порога, что, видите ли, нужно стучать и ждать разрешения войти. Юбля! Как будто я его от чего-то секретного оторвал! Да он вообще сидел, дротики в стену бросал! Сам же спрашивал через день про эту оплату. Говорил, сообщить, как придут. А тут, вместо того, чтобы похвалить... да хотя бы просто порадоваться, что деньги пришли, сумма-то там не маленькая, наорал.

Я старался взять себя в руки. Твердил себе, что раз я теперь снова воин братства, то действительно должен более ответственно относится к порядку. Весь следующий день я старался быть безупречным. Обращался только по званию, стучался, ждал ответа, спрашивал: "Могу ли идти", когда разговор окончен. Но всё это, казалось, только больше злило Веникема. Отчёты просматривались без интереса, казалось, с одним только желанием выставить меня уже за дверь. Почему? Мысль в голову приходила одна: я сам перестал быть чем-то интересным для этого мажора. Что его интересовало во мне раньше? Я был подопытной крысой, меня было интересно ломать! А теперь я просто один из воинов братства, отработанный материал, и во мне нет ничего занимательного. Юбля!

Вечером Анжей снова принёс отчёт по своему расследованию по Ар-пушке. Я как обычно сделал кофе и попытался расспросить Веникема. Обругали меня и за кофе, и за вопросы.

- Эком, скажи мне: каковы рамки информированности бухгалтера?

Он и раньше, бывало, отказывался что-то рассказывать мне, но раньше он делал это спокойно, ухмыляясь. Сейчас, казалось, его злило любое моё движение.

С Веникемом всегда было непросто работать. Как можно работать с командиром, который приходит к обеду, на половину своих обязанностей забивает, а вторую половину понимает исключительно через призму своего извращённого ума. Но я уже как-то подстроился к тому Веникему. Я научился в нужный момент приносить кофе, в нужный садиться на пол. С этими умениями у Веникема как у командира появлялась масса преимуществ. Он не врал мне, он доверял мне больше, чем следовало из моих обязанностей, он тащил меня с собой в свои авантюры и расследования. Он обращался со мной как с другом! Теперь же он запретил мне приносить кофе, на мою попытку сесть на пол резко напомнил, что это поза младшего любовника. Не знаю, с точки зрения Даккара это поза отсутствия стульев в помещении, и только всего! Он запрещал спрашивать, злился, рычал, огрызался. В нём даже не осталось этой обычной для него спокойной, но очень колкой язвительности. Он просто был постоянно зол.

Вечером второго дня я подумал, что можно попробовать пойти к даккарской школе. Там поздно вечером мужчины устраивали ринги для спортивных ножей и просто отдыхали с пивом. Я, конечно, не надеялся, что меня примут с распростёртыми объятьями, но некоторую снисходительность и хотя бы вежливость ждал.

Как только я появился, сначала стихли разговоры. Потом Торес громко хмыкнул и предложил бой на ринге. И это при том, что я ему явно не соперник. Рука его зажила, и подвижность её уже полностью восстановилась, это я ещё на операции заметил. А до ранения на рингах он был мастером.

На бой я согласился, в итоге Торес не просто порезал меня, но и от души избил.