Дорога. Записки из молескина

Справа от тонких белых тарелок с маленьким золотистым вензелем отеля лежало, нет, покоилось, несметное количество ножей, слева такое же количество вилок разных конфигураций, перед тарелкой несколько разных ложек.

– Оооо! – разочарованно протянул Говорушко. – А де ж само питание?!

* * *

У них сначала едят. И все. Едят и тихо беседуют. Первая перемена блюд, вторая, третья… Едят красиво, медленно, аккуратно. Все невкусно. Но есть мне не приходится – так, отщипнуть пару раз.

А потом леди Винсон перегибается и через спину Говорушко спрашивает, не хочу ли я помыть руки. Ну я конечно же хочу, раз она спрашивает, мало ли что у меня там с руками. Мы встаем, а оказывается, это знак такой. Когда первая леди, которая этот обед дает, встает со своей первой гостьей, тогда все могут встать. И мы с первой леди пошли мыть руки. Мимо нас пронесли торты с клубникой и со сливками. Я только вздохнула. И правильно.

Как только мы вернулись к столу, все тоже сразу вернулись. Леди Винсон сначала стояла недалеко от входа и держала меня за локоток легонько, мол, еще постоим, еще не время, а потом, когда все уже почти собрались в зале, она прошла на свое место, и я за ней. Н-да, сложная работа протокольный обед. Девушки стали разносить торты, кофе и шоколад «After eight», как уточнил лорд Винсон, любимый шоколад ее величества, с мятой. А распорядитель, Джон в килте, торжественный, возвышенный, как голубь, вдруг объявил:

– Леди Винсон, лорд Винсон, леди и джентльмены… Разрешите поднять первый бокал вина из подвалов… ля-ля-ля… тэ-тэ-тэ… – И потом выдержал паузу и выдохнул: – За королеву!

Ой, мамочки, как все рванули со своих мест! То ли потому, что королеву так свою чтят, то ли потому, что наконец настало время, когда можно выпить.

Ну и пошли тосты – один ярче другого. Что они там ели, что пили, не знаю, – я все это время стояла.

Ну и уже после всех речей, обмена подарками встал Роберт Максвелл и, выставив грудь, попросил тишины и стал говорить:

– Лорд Винсон, леди Винсон, леди и джентльмены, комрадз… Я предлагаю поднять бокалы за человека…

(Ну, думаю, все, последний тост, теперь наверняка за Горбачева, британцы к нему с большим уважением – о, Горби, Горби…)

– Благодаря которому мы сегодня так хорошо поняли друг друга…

(Перевожу.)

– Благородного…

(Перевожу.)

– Хорошего воспитания…

(Перевожу.)

– Образованного

(Перевожу.)

– Красивого

(Ну, тут он, конечно, перегнул, какой там Горбачев красивый, ну, вопрос вкуса, перевожу. Мое дело – маленькое в данном случае.)

– Даже, я бы сказал, – игриво добавил Роберт, – хорошенького…

(Тут я заподозрила неладное, потому что сказать о мужчине «pretty» – это значит его сильно обидеть. О мужчине в таких случаях говорят «handsome».)

– Оказавшего нам честь…

(Перевела, но насторожилась, о ком это…)

– Моим родителям, моим братьям и мне…

(Ну, тут я уже почти задохнулась, потому что я поняла, о ком это – весь месяц я жила у родителей Роберта Максвелла, в их родовом поместье. Но перевела.)

Роберт высоко поднял свой бокал, сделал им неуловимое движение, как будто бокалом нарисовал в воздухе замкнутую петлю, и понизив голос, кротко, мягко и торжественно провозгласил:

– For Marieann!

И тут весь зал (ну, кроме наших, конечно) рванул опять, и все сто с лишним человек встали и сотворили в воздухе такую же петлю Мебиуса, хором повторив вслед за Робертом «For Marieann!».

Я ужасно растерялась, смутилась, закрыла рукой лицо и чуть не разревелась от этого всего, и больше всего в жизни жалела, что этого не видит декан нашего факультета Ярослав Иванович Пащук, чтобы он мог убедиться, что правильно не выгнал меня когда-то из университета за устроенные мной в общежитии ночные гадания в крещенский вечер, моя преподавательница и руководитель моей научной работы Жанна Аркадьевна Моргулис, а главное – моя мама.

Сразу после этого тоста (который наши мне уже никогда не забыли и не простили) леди Винсон опять спросила про помыть руки (прям санэпидемстанция какая-то). И я обреченно побрела за ней мыть руки. И за пять минут все столы были убраны, и начался бал.

* * *