Дорога. Записки из молескина

Я бы там осталась жить, в этом музее, так мне все было близко, понятно, так все трогало душу, как будто в прошлой жизни, или когда, я все это видела, я там была и просто вернулась опять.

Директор музея Завен Саркисян, увидев наши радостные, ошалевшие от предвкушения лица, денег с нас не взял и экскурсию по дому возглавил сам. Верней, это была не экскурсия. У меня было абсолютное ощущение, что мы – гости Параджанова и принимает нас просто его друг, Завен Саркисян. Тем более что говорил он так, как будто все великое и удивительное, жестокое и несправедливое свершилось с Сергеем Параджановым только вчера.

Его дом – это древний сундук с чудесами. Это волшебное зеркало, где ты видишь отражение всей жизни гениального, неудобного, странного, временами невыносимого, робкого, нелепого и одновременно многими обожаемого человека, его жизни прошедшей и жизни нынешней. Потому что в доме этом гостит его беспокойная душа и присутствие ее чувствуется по неожиданным, столь любимым Сергеем Параджановым представлениям, которые он для вас устраивает. Этот дом и вправду зеркало, да. Ты бродишь по комнатам, проходя сквозь арки, вглядываешься в объемные коллажи, где сочетается несочетаемое, но одно без другого безжизненное, а вместе – живое. Ты разглядываешь один коллаж за другим, и вдруг – ой! – видишь себя, сначала не понимая, что это ты, обнаруживаешь себя в окружении неслучайных магических предметов, видишь себя как на картине в раме зеркала, среди расположенных на его поверхности несочетаемых предметов и понимаешь, что твой расфокусированный удивленный взгляд, слезы твои и плавающая растроганная улыбка органично вписываются и становятся частью коллажа, где ты стоишь в самом центре и ловишь в отражении недоверчивый взгляд самого Параджанова, в упор глядящего на тебя с висящего на противополжной стороне зала портрета. Коллаж, где ты растерянно проводишь ладонью по лбу, как будто заводишь механизм в старинной шкатулке с парижского блошиного рынка. И рядом с тобой чуть наклонившийся вперед манекен в холщовой сорочке и старой шляпе вот-вот поднимет голову, разминая уставшую шею, а шляпа с легким шорохом упадет, и выражение лица Параджанова над твоей макушкой сменится от печального и сурового к веселому и ласковому. А еще за твоей спиной в том же зеркале отражается стеклянная дверь и почему-то синяя, ярко-синяя нескончаемо длинная галерея с инопланетными бровастыми большеглазыми лицами и нежными беззащитными осликами на эскизах мастера. И много воздуха вокруг, много прохладного свежего воздуха. И вместе с этим всем магическим вокруг тебя ты становишься частью этого колдовского дома, где несочетаемое сочетается.

Тяжело вообще рассказывать о том, о чем рассказать невозможно. Ну как действительно пересказать то, что я увидела, а главное – почувствовала в доме Параджанова? Ну и что, говорит кто-то, я, что ли, так не сумею, говорит кто-то уверенно и берет деревянный короб, клеит туда яркую жар-птицу из журнала, лакирует это все, вставляет в короб разные вещи, поломанные игрушки, старый кофейник, сухие цветы, то да сё, и получается красиво оформленный мусорный ящик. Потому что, конечно, так, как Параджанов, никто не сумеет, потому что кроме красивых, а порой и некрасивых вещей в его коллажах еще есть мысль, смысл, талант, душа, страсть, память, смех, слезы и магия. И загадка. Нет, невозможно рассказать об этом никак, невозможно. Выходишь оттуда, волшебный сундук со скрипом и лязгом захлопывается, и ты немеешь как заговоренная. Зашла в обычную, казалось бы, дверь обычного дома, а вышла оттуда по лестнице уже из другого мира частью спектакля великого режиссера, уставшая и совсем другая, выходишь героем его нового представления, спускаешься во внутренний двор дома, а там громадное дерево, щедрые ветки тяжелы от спелых оранжевых теплых абрикосов. Они светятся золотом, как фонарики. И мне, жадной до абрикосов – как же я люблю абрикосы, – не хочется вообще ни одного, совсем. Мне хочется сидеть, молчать и чтобы никто не спрашивал ни о чем. И все.

Если коротко – а подробно не получится, ну не получится, это надо отдельную книгу писать, – если коротко, то этот волшебный дом – подарок. Армения подарила своему сыну, великому волшебнику, мистификатору, чародею, дом его детства, такой же, в каком он родился и жил в Грузии. С той же лестницей во двор, с таким же большим обеденным столом, с таким же буфетом, где для украшения стоит фарфоровая рыба-кувшин с выстроенными рядком маленькими рыбками-стаканчиками. Я как увидела эту рыбу с рыбками, ахнула, потому что у моей бабушки, светлейшей бабушки моей Сани, в доме стоял такой же буфет, и там, на крахмальной овальной салфетке стояла на русалочьем хвосте такая же рыба-кувшин и маленькие ее дети, рыбешки-стаканчики. И память моя до сих пор хранит прикосновение к внутренним изгибам маленькой рыбки, когда я всовывала туда свой мизинец, и гладкий прохладный объем пробки с круглым золоченым шаром, с шершавым звуком закрывающей большую рыбу-кувшин.