Дорога запустения

Ночью пылевая буря не унялась. Квай Чен Пак лежала на родильной кровати с младенцем Араном, слепо искавшим сосок, слушала стоны рыщущего по черепице ветра и вскрикивала от страха: ей вдруг стало казаться, что все демоны весьма демонического прошлого Дороги Запустения голосят, возжелав ее человеческой плоти. Санта-Экатрина и Раэль-мл. иррационально панических криков не слышали. Они при свечах искали в продуваемых ветром комнатах и подвалах Эву, которая исчезла, когда буря обрушилась на дом Манделий. Раэль-мл. боялся, что она мертвы и обглодана до кости, но Санта-Экатрина заметила мерцающий гобелен, и ее охватил странный и кошмарный страх. Ей помстилось, что буря ворвалась в дом и размалывает ее косточки в песок. Она подозревала, но никогда не говорила об этом, ибо не была в том уверена, что Эва Манделья перешла в гобелен и тем самым возвратилась в начало истории Дороги Запустения.

Пять дней бичевала пылевая буря Дорогу Запустения. Ветер резвился меж покинутых гостиниц и закусочных, продувал насквозь треснувшее яйцо купола Базилики Полного Умерщвления, крутил воронки вокруг гудевших стальных труб Стальтауна, играл на водопроводных внутренностях как на фисгармонии. Заносил пылью скелеты и рухнувшие стены, превращал поля в дюны, стирал дома в порошок. Расколол пенек скального дома д-ра Алимантандо, разметал книги, инструменты, половики, кухонную утварь, аксессуары для ванной, эсхатометры, танатоскопы до краев земли. Ветер дул, и дул, и дул, и камень за камнем, кирпич за кирпичом, песчинка за песчинкой, пылинка за пылинкой разнес всю Дорогу Запустения. Ветер пытался унести особняк Манделий; он тараторил и царапался, срывал черепицу с крыши и подбрасывал ее высоко-высоко, нагонял страх и ярость на укрывшуюся внутри семью, что денно и нощно страшилась порыва, который снесет крышу, порвет стены и бросит людей, нагих и мягких, на ножи бури.

Так минули пять дней, а на шестое утро Раэль Манделья-мл. расслышал поверх стенающего ветра какой-то шум. То был локомотивный свисток. Не очень громкий, почти не отличимый от посвиста ветра, но если уж ты его услышал, ошибиться невозможно.

– Поезд, поезд! – закричал Раэль-мл., подгоняя мать, жену и сына в круговерти рассовывания вещей по картонным чемоданам. – Мы спасемся! – Ветер сжалился и ослабел настолько, чтобы они, задрапировавшись в платки и тяжелые бурнусы, высунули носы в пылевую бурю. Раэль-мл. выпустил животных из стойла. Ламы, козы, свиньи, куры бросились в пыль и исчезли. Ох, подумал он, что с ними станет? Потом семья вслепую, наплевав на пыль, наощупь пробиралась по удушливым улицам разоренного города к железнодорожным путям. Там они присели и стали слушать пение песка на полированных рельсах.

Дороги Запустения больше не было. Ветер сдул все. Не было домов, не было улиц, не было полей, не было гостиниц и трактиров, не было Бога и Маммоны; все стало как в самом начале: голая скала и сталь. Изгнанники ждали, и ждали, и ждали. Дважды Раэль-мл. решал, что слышит свисток локомотива, дважды подскакивал в предвкушении, дважды разочаровывался. Ветер делался вялым, оранжевая муть – проницаемой. Младенец Аран Манделья журчал и кряхтел. Квай Чен Пак прижимала его к себе и кормила грудью, оградив от мира ветрозащитной одеждой.

– Слушайте! – закричал Раэль-мл., сумасшедший от пятидневной атаки пылевых дьяволов. – Вот! Слышали? Я слышал. Слушайте! – Санта-Экатрина и Квай Чен Пак слушали, как им было велено, и на этот раз, да, расслышали, локомотивный свисток, далеко отсюда. Тут сквозь мятущуюся пыль проступил свет, и вновь раздался он, призыв свистка, и последний поезд в истории вкатил, громыхая, на Дорогу Запустения и принял изгнанников.

Когда поезд тронулся, Раэль Манделья-мл. взял крошечного сына на руки и поцеловал его. Великая Пыль осталась на севере, и солнце выглянуло из-за пылевых туч и воссияло над запустением.

Дороги Запустения не было. Нужда в ней отпала. Она выполнила свое предназначение и благодарно возвращалась в пыль и прах; ее время вышло, ее имя забыто.

Впрочем, забыть ее имя непросто, ибо то, что случилось на Дороге Запустения за двадцать три года, пока она носила это название, слишком чудесно, чтобы кануть в небытие, а в Меридиане, в районе Парк-Пелнэма рос и мужал последний ее ребенок – добрый, уважаемый и любимый всеми вокруг. Как-то летним деньком отец позвал сына в сад, где суетливо жужжали пчелы, и сказал ему:

– Сынок, через три недели тебе стукнет десять лет, ты станешь мужчиной; чем ты займешься в жизни?

И сын ответил:

– Отец, я хочу написать книгу обо всем, что ты мне рассказывал, о чудесах и диковинах, о радости и печали, о победах и поражениях.

– И как ты собираешься писать эту книгу? Ведь я рассказал тебе далеко не все.

– Я знаю, – сказал сын, – потому что я видел все, что записано здесь. – Он показал отцу странный мерцающий гобелен мудреной, изумительной работы, чудесный и волшебный.

– Откуда он у тебя? – спросил отец сына. И сын засмеялся и ответил:

– Папа, ты веришь в зеленых человечков?