Дорогая Альма

– Только вот партия Адольфа Гитлера не самый лучший союзник в подобных устремлениях, – негромко возразила Маренн. – У меня есть большие сомнения, что это та самая культура, которую боготворил твой отец. Хотя кто знает, лейтенант, художник Генри Мэгон любил прослыть оригинальным. Не уверена, что я знала его настолько хорошо, что с полной ясностью могу сказать, чтобы он говорил об Адольфе Гитлере, во всяком случае в самом начале. Но нацистом он бы не стал, это совершенно точно. – Она помолчала, затем продолжила: – У нас с тобой нет выбора. Если нас отправят обратно в лагерь, ты и я – мы, вероятно, выдержим. А вот Джил – нет. Она не выдержит. Она погибнет. И мы должны прикрыть ее собой, как тот парнишка-пограничник – свою собаку. Потому что мы ее любим, и она должна жить. Наши с тобой предки – дед, прадед, прапрадед – правили Австро-Венгрией более тысячи лет, и как-то они обходились без таких вот походов на Восток ради сохранения европейской культуры, во всяком случае со времени крестовых походов. Они стояли на своих бастионах, и этот самый Восток атаковал их нещадно, в основном османский, конечно. И где теперь те османы? А Вена осталась непреступной твердыней. Ее история, ее слава, ее культура. К чему приведет все это? – Она вздохнула. – Как бы не к обратному результату.

– Фрау Сэтерлэнд…

Дверь открылась, медсестра Беккер осторожно вкатила в комнату каталку. Альма лежала на ней, прикрытая простыней, и тихо спала.

– Поставьте сюда. – Маренн показала на место рядом со своей кроватью. – Пусть останется так, не будем беспокоить. И позовите ко мне господина Пирогова, – попросила Маренн медсестру. – Если он еще не спит. Скажите, что у меня к нему важное дело. А потом можете отдыхать, Ингрид. Знаешь, что я думаю, – она обернулась к Штефану, – мы оставим Альму ему. Он приютил у себя парнишку-сироту, одиннадцать лет. Отец был военный, погиб. Мать умерла от туберкулеза перед войной. Ехал с бабушкой в эвакуацию, но попали под бомбежку. Бабушку убило осколком. Вот и остался один. Молчун, напуган. Вот будет ему радость. Вместе всё им веселей. Что для мальчишки лучший подарок, как не пограничная собака. Как ты думаешь?

– Я согласен, мама. – Штефан обнял ее, прижав к себе. – Я знал, что ты спасешь ее. Я всегда это знаю.

Мальчишка был очень худенький и бледный, почти прозрачный. Зашел смущенно. Увидев немецкие мундиры, отшатнулся, спрятался за высокого старика с длинными седыми волосами, в потертом черном сюртуке начала века. Тот обнял мальчика за плечи. Отстранив, выступил вперед, прихрамывая.

– Ваша помощница сказала мне, что произошло что-то важное, фрау Сэтерлэнд, – произнес он по-немецки. – Вот и Юра за мной увязался. – Он улыбнулся, как бы извиняясь. – Весь день канонада грохотала, он боится оставаться один. Простите.

– Но я как раз и хотела, чтобы вы пришли с Юрой, герр Пирогов, – ответила Маренн мягко. – И это замечательно, что вы взяли его с собой. У меня есть к вам большая просьба. Вот взгляните. – Она показала на спящую на каталке овчарку. – Это собака одного из пограничников, которые погибли там, под Легедзино, – она указала рукой на восток, – сегодня днем. Служебная собака, которая чудом осталась жива, потому что мой сын, – она взглянула на Штефана, стоявшего в стороне, – привез ее сюда. Я удалила пулю, сделала перевязку. Но теперь за собакой надо кому-то ухаживать, чтобы она окончательно поправилась. Штефан должен вернуться в часть, я скоро улетаю в Берлин, чтобы доставить наших раненых в «Шарите». И я хотела попросить вас с Юрой… Если это возможно, герр Пирогов, оставить собаку себе… Мы назвали ее Альма.

– Альма! Ты вернулась!

Отбросив руку старика, мальчишка вдруг выбежал вперед, подбежал к каталке и обнял собаку за шею. Из глаз его катились слезы. – Я верил, я знал, что ты вернешься! И отец вернется, я верю в это… Моя милая, моя дорогая, моя Альмочка… – Он целовал собаку, а она вдруг открыла глаза и лизнула его в нос, потом снова опустила веки. Маренн прижала ладонь к губам – комок слез сдавил горло. Она не понимала, что говорил мальчик, но догадаться было нетрудно. Штефан положил ей руку на плечо, и она чувствовала, что он тоже растроган.

– Вот и нашли друг друга, – негромко проговорил Пирогов. – Он после бамбежки не говорил совсем, а если хочет что-то сказать, не может – заикался. Это первые слова, которые он вот так складно сказал. У него отец служил на границе, и у них была служебная собака Альма. Он погиб в тридцать девятом на Халхин-Голе. Они жили там, на границе с Монголией в военном городке. Мать после гибели отца вернулась сюда, откуда родом, к матери. Но вот в марте умерла. Холодная была зима, голодная.

– Иван Петрович, это моя Альма! – Юра обернулся, залитое слезами лицо осветила улыбка. – Я знал, что она жива. И папа… Он тоже придет, я знаю.

– Да, конечно, я очень рад.

Пирогов подошел к мальчику и, обняв, прижал к себе.