Дорогая, я женюсь на львице

– Судя по размерам, осколок древней каменной бабы, – насмешливо сказала Жанна, – или царский ночной горшок из яшмы, может, у них там, в Эрмитаже, завалялся какой, неучтенный…

Катерина выхватила у мужа топор, тоже очень ценный, и осторожно разрезала ленту на коробке. Долго разворачивала бумагу, и наконец все ахнули. На красивой крышке было написано:

Торт «Оперный», «Любовь к трем апельсинам».

Дальше был портрет в овале какого-то приличного господина в пенсне и кое-что написано мелко.

– Дата изготовления – двадцать седьмое июня, то есть сегодня, – прочитала Жанна, – вес… мама моя дорогая – двенадцать килограммов! Обожраться! А это еще что за хмырь в пенсне?

– Это композитор Прокофьев, тундра! – фыркнула Ирина. – Он написал оперу «Любовь к трем апельсинам»! Только непонятно, при чем тут торт…

– Девочки! – Катька осторожно приподняла крышку и застыла в полном экстазе. – Красота-то какая!

Посередине торта гордо возвышались три крупных засахаренных апельсина. Вокруг них был орнамент из кремовых листьев и сбитых сливок. Все свободные места были просто усыпаны орехами, цукатами и кусочками шоколада.

– С ума сойти! – выдохнула Катька. – Какой душевный человек этот Себастьянов! Валек, ставь скорее чайник!

С большим трудом перетащили торт на кухню, электрический чайник уже вскипел, и Катя торопливо рылась в шкафу в поисках заварки. И тут снова зазвонили в дверь.

– Ну будет когда-нибудь в этом доме покой или нет? – ворчал профессор, идя по длинному коридору. – Катерина, небось снова к тебе…

Однако на этот раз гость явился к профессору Кряквину. На пороге стоял худой высокий старик, загорелый до черноты и продубленный морским ветром и соленой водой. Ирина без труда узнала в нем бывшего доцента Константина Сергеевича Маслова, под чьим присмотром была оставлена вторая африканская жена профессора Кряквина. Доцент был одет в довольно приличную рубашку с коротким рукавом, потертые, но чистые джинсы и, если не считать длинной пегой бороды, выглядел вполне цивильно.

– Валентин! – вскричал исследователь одичания бомжей. – Горе-то какое! Ты прости меня, идиота старого! Не уследил! Не уберег! Маня-то наша… Маня-то… Манечка…

– Померла? – профессор схватился за сердце.

– Акулы съели? – спросила Катька, сердито косясь на своего мужа и сжимая в руках пустой заварочный чайник.

– Акулы в наших широтах не водятся, – с достоинством ответил бывший доцент, – вы, Катерина Михайловна, со мной не шутите, я по серьезному делу пришел. И не померла, Валентин, твоя жена, а сбежала.

– Как? – ахнули все хором.

– Да вот так! – сердито ответил дядя Костя. – Парусник такой знаете – «Штандарт» называется?

– Знаю! – оживилась Ирина. – Ребята его сами сделали по чертежам Петра Первого. И внешне все такое же, как в восемнадцатом веке, очень красиво…

– Ну, проходили они мимо, да сели на мель возле судостроительного. Там давно фарватер почистить надо. А эти думали, что проскочат – ан нет. Ну, пока то да се, буксира ждали – три дня они возле нас ошивались. И все на берег – то за водой, то инструмент какой… Маня им покушать сготовила, они ее к себе на судно пригласили. Есть у них там такой, не то механик, не то еще кто… – здоровый, рыжий… И как я не допер, что она на него сразу же запала…

Доцент огорченно махнул рукой и продолжил:

– Они ее сманили, сказали, что в кругосветное путешествие собираются, может, и к берегам Африки пойдут… Да только дело все в этом рыжем, он девке голову заморочил…

– Какое кругосветное путешествие? – удивилась Ирина. – Я думала – это судно у них вроде игрушки, туристов привлекать.

– Ну да, плавают они отлично. Далеко ходят, если штормов, конечно, нет. Когда под парусами, а еще моторчик у них, десять узлов дает, а им больше и не надо. На зиму на прикол становятся в Швеции, к примеру, или еще где. В прошлом году во Франции стояли, в Сен-Мало. Так что сбежала Маня этой ночью, а тебе, Валентин, вон, послание оставила.

Он протянул профессору кусок бересты. Там было нацарапано что-то неверной, дрожащей рукой. Профессор внимательно вгляделся в неразборчивые каракули и побледнел от гнева.

– О несчастная! – вскричал он громким голосом. – Как посмела ты ослушаться Великого Шамана? Как посмела ты написать мне, моля о прощении? Нет прощения неверной жене! Думаешь, я поверил твоим словам, что ты решила уехать, чтобы не мешать моему счастью с Катериной?

Подруги в полном обалдении уставились на профессора. Волосы его встали дыбом, глаза горели неверным огнем.

– О неверная! – продолжал в исступлении орать профессор. – Место тебе на жертвенном костре! Великие Боги Западных болот повелели запекать подобных тебе на медленном огне!..

– Под соусом из семи трав? – спросила Катерина таким голосом, что ее муж сразу остановился. Он даже положил на пол копье, которое схватил в гневе, бегая по коридору.

– Ах ты, многоженец несчастный! – крикнула Катя и бросила на пол заварочный чайник, к счастью он оказался пустой. Чайник разбился, Катерина наступила ногой на осколки и грозно пошла на своего профессора: