Дорогая мамуля

– Есть волокна в ране на голове. Я перешлю их нашему другу Дикхеду в лабораторию. Моя предварительная версия – утяжеленный тканевый мешок. Анализ на токсикологию подтвердил использование болеутоляющих, продающихся в аптеках на законных основаниях. Стандартные пилюли. Она приняла одну за час до смерти, запила ее очень неплохим «Шабли».

– Да, мы нашли бутылку у нее в комнате и пилюли на ночном столике.

– Она поела куриного бульона с лапшой где-то около восьми и пирог с мясным фаршем ближе к полуночи. Угостилась шоколадным мороженым десертом и выпила еще вина за поздним ужином. В момент смерти она была здорово под газом от вина и таблеток.

– Ладно, спасибо. Поймаю тебя утром.

– Даллас, а тебе интересно будет узнать, что за последние, скажем, двенадцать лет у нее было несколько пластических операций? Лицо и тело, подтяжки и вытяжки. Ничего кардинального, но работа значительная и сделана очень качественно.

– Всегда полезно знать привычки мертвых. Спасибо.

Ева отключила связь и, откинувшись в кресле, вперила взгляд в потолок.

Значит, Труди получила порцию колотушек где-то в пятницу после того, как вышла из кабинета Рорка. Судя по показаниям сына и невестки, не пожаловалась им, не заявила властям. А что она делает? Запирается в своем номере, накачивается вином, таблетками и полуфабрикатами.

Либо оставляет окно открытым, либо сама открывает дверь своему убийце.

А с какой стати ей это делать, если убийца накануне уже отыгрался на ней, как на боксерской груше? Где же ее страх, гнев, злость? Где инстинкт выживания?

Женщина, которая больше десяти лет дурачила Службу защиты детей, должна быть наделена чертовски обостренным инстинктом выживания.

Даже если страдаешь, зачем напиваться в одиночку в гостиничном номере, когда кто-то тебя отдубасил и явно может проделать это еще раз? Тем более что твои близкие совсем рядом, в конце коридора.

Если только тебя не отдубасил именно тот, кто находится в конце коридора. Не исключено, подумала Ева. Но если так, зачем оставаться там, где они с легкостью могут до тебя добраться, снова причинить тебе боль?

Ева оглянулась, когда из смежного кабинета вошел Рорк.

– Если тебя изобьют, – начала она, – ты же не захочешь, чтобы вмешалась полиция?

– Безусловно, нет.

– Ну да, это понятно. А своему сыну ты тоже не скажешь?

– У меня нет сына, так что проблема в этом. – Рорк присел на краешек ее стола. – Но чисто теоретически мне могла бы помешать гордость.

– Ты рассуждаешь, как мужчина. Думай, как женщина.

– Для меня это напряг, – улыбнулся он. – Как насчет тебя?

– Ну, если я буду рассуждать, как женщина, я тут же побегу жаловаться любому, кто захочет слушать. Но она не побежала, и это все меняет. Во-первых…

– Во-первых, она не стала жаловаться сыну, так как именно он использовал ее как боксерскую грушу.

– Правильно, – согласилась Ева, – но такой вариант не вписывается в схему их отношений. Если их хорошие, насколько я помню, отношения с тех пор испортились, почему она остается там, где он может с легкостью достать ее снова?

Рорк взял статуэтку богини с ее стола. Насколько он помнил, это был символ материнства. Он заговорил, машинально вертя статуэтку в руках:

– Мы оба знаем, что семейные отношения непредсказуемы. Может, у него развилась милая привычка пинать ее, как мячик. Она к этому привыкла, ей и в голову не пришло кому-то жаловаться или прятаться от него.

– Но есть же еще невестка. На ней ни следа, никаких явных признаков жестокого обращения. Если парень колошматит свою мамашу, он и женушке отвесит хотя бы пару тумаков. Нет, тут что-то не складывается.

– Ну а другой вариант?

– Она все скрывает от своих близких. И это не гордость и не стыд, это план. Это предосторожность. У нее есть план действий. Тайный план. – Да, эта версия нравилась Еве значительно больше. – Но это не объясняет, зачем она выдула целую бутылку вина, приняла таблетки и дала подретушировать себе физию. – Ева перетасовала бумаги на столе, положила сверху увеличенное изображение лица Труди и пристально всмотрелась в него. – По-моему, это не похоже на страх. Если бы она испугалась, воспользовалась бы сыном как щитом, заперлась бы на все замки или сбежала бы. Она ничего подобного не сделала. Так почему она не испугалась?

– Ну, некоторым нравится, когда им делают больно.

Ева решительно покачала головой.

– Да, бывает. Но ей нравилось, когда ее обхаживали. «Налей мне ванну, принеси чего-нибудь вкусненького». Она приняла ванну, и у меня есть предварительный отчет «чистильщиков», там говорится, что в раковине, в стоке, найдены следы крови. Значит, она вымылась после избиения.

«Пропавшие полотенца», – вспомнила Ева и отметила это для себя.

– И она повернулась спиной к убийце. Удар нанесен сзади. Она не боялась.

– Это был кто-то, кого она знала, кому – опрометчиво, как оказалось, – доверяла.

– Ты же не будешь доверять человеку, который настучал тебе по башке накануне!

Любить таких людей можно. Ева знала, что есть на свете любовь, доходящая до этого. Но любовь – одно, а доверие – совсем другое.