Дорогая Массимина

Теперь он писал своим обычным почерком – романтически размашистые буквы, клонящиеся вправо, – время от времени протирая ручку носовым платком. Рядом лежало письмо Массимины с душераздирающе длинными и путаными фразами.

О, милый, милый Моррис, если б мы только смогли договориться о встрече, если б у меня был твой номер телефона, я так по тебе скучаю… – А затем вопль отчаяния: – Мама говорит, что я должна не забивать голову глупостями, а учиться, потому что я очень отстала в школе, и у меня нет времени, чтобы без памяти влюбляться в мужчин старше себя, но Моррис, поверь мне, я так тебя люблю и…

Gentile Signora Trevisan, позвольте выразить благодарность за Ваше письмо от прошлого месяца. Я всецело понимаю ту тревогу, которую Вы испытываете в отношении Вашей прекрасной младшей дочери. Я также сознаю, что Вам, наверное, уже известно то, в чем я со стыдом и раскаянием собираюсь признаться, – я от начала и до конца лгал о своей работе и перспективах, хотя, уверяю, моя ложь объясняется лишь страхом потерять прелестную Массимину. Получив Ваше письмо, я погрузился в пучину отчаяния, но решил попытаться смириться с судьбой. Однако после того, как пришло письмо от Вашей дочери, в котором она говорит, что ее чувства ко мне остались неизменными, я понял, что не имею права отступать. Я всем сердцем люблю Массимину, синьора Тревизан, и более всего на свете желал бы каждую минуту быть рядом с ней. Молю Вас лишь о том, чтобы Вы позволили мне хоть изредка видеться с нею, пусть даже в присутствии других, и предоставили мне два-три года, чтобы я смог доказать свою состоятельность в качестве будущего мужа. Клянусь теми остатками чести, что у меня сохранились: я никогда не стану злоупотреблять расположением, которое испытывает ко мне Массимина, и сделаю все, что могу, дабы загладить свое недостойное поведение в Вашем доме.

Искренне Ваш

МОРРИС ДАКВОРТ.

Господи, какая бездарная, пошлая, напыщенная чушь, морщился Моррис, перечитывая письмо. Но таков уж хороший итальянский стиль (главное – не думать на английском, тогда точно не собьешься). К тому же напыщенность избавляла от необходимости выражать чувства менее общепринятым способом.

На следующее утро Моррис бросил монетку у дверей веронского почтамта, чтобы решить, отсылать ли ему письма. Орел – да, решка – нет. Оба раза выпала решка. Он бросил еще раз – все равно решка. Ну и черт с ней! С тихим шорохом письма скользнули в чрево почтового ящика. Хуже все равно не будет!

* * *

– Уму непостижимо, как грабители сумели добраться до третьего этажа! Вскарабкаться по глицинии…

Моррис с Грегорио сидели за столиком в кафе. У Морриса образовалось окно между уроками, и они случайно столкнулись в центре города, на элегантной пьяцца Бра. Грегорио сказал, что полиция считает, будто в дом забрался подросток или даже маленький ребенок, поскольку верхние ветви не повреждены. Кроме того, в этом случае становится понятно, почему воришка взял вещь, которая ломаного гроша не стоит.

– Хорошо, что вор не обратил внимания на маленького серебряного Нептуна, ну, вы знаете, того, что стоит на полке в гостиной. Отец сошел бы с ума. Статуэтка тянет на целое состояние.