Дорогая Массимина

Достав из кармана большой камень, припасенный заранее, Моррис тщательно прицелился. Вот хрень-то… Слишком тесно, особо не размахнешься, придется бросать почти вертикально. Он еще раз прицелился, со всей силы швырнул камень и промахнулся. Камень отскочил от стены примерно в ярде от окна и с треском упал в заросли винограда. Шум стоял ужасающий: оглушительное шуршание листьев, стук камня о ветви и напоследок грохот удара о каменные плиты. Моррис метнулся к выходу на улицу, но у самой арки притормозил и прислушался. Только сейчас он понял, что буквально купается в поту. И какого черта он ввязался в эту глупейшую затею – и все ради какой-то дурацкой безделушки. Но ведь если не обнаружат следов взлома, он погиб! Достаточно десяти минут, чтобы выяснить, кто стащил статуэтку.

Постояв несколько минут под аркой, Моррис прокрался обратно во дворик и с удивлением обнаружил, что все окна по-прежнему черны. Похоже, никто в доме не проснулся. Он нашел камень рядом с чашей фонтана, потоптался под деревом и снова метнул снаряд – на сей раз с небольшой поправкой влево. Прямое попадание! Наверное, прижимистые макаронники вставили в окна самое дешевое стекло, потому что оно разлетелось на тысячу мелких осколков, ливнем хлынувших сквозь заросли виноградной лозы. Но не успели осколки достичь земли, как Моррис уже мчался по улице прочь от дома семейства Феррони. Свернув за угол, он перешел на шаг, сунул руки в карманы и, безмятежно насвистывая, бодро двинулся вперед – путь предстоял неблизкий, а последний автобус давным-давно ушел. С губ Морриса слетала мелодия сладкого госпела «Когда святые маршируют».

* * *

Статуэтку Моррис нахально водрузил на журнальный столик, рядом с фотографией матери, и время от времени поглядывал на нее поверх книги. Придется подождать до понедельника или вторника, чтобы узнать из газет, сколько вещица стоит. Но он ведь никуда не спешит. Честно говоря, Моррис вообще не был уверен, что его интересует цена статуэтки, он еще не решил, станет ли продавать эту малютку. Сейчас он просто наслаждался, глядя на гладкую бронзу: колени, бедра, груди, руки и тонкое лицо, вся фигура устремлена вверх. Он оставит ее у себя, черт возьми, если только не дойдет до крайности. Возможно, даже купит для нее изящную подставку.

Моррис включил диктофон, с готовностью отозвавшийся тихим шорохом.

Если хочешь знать разницу, папа, между воровством и эксплуатацией, то вот она: при эксплуатации жертва понимает, что ее дурят, как тебя дурят на заводе, но жертва вынуждена мириться с этим, чтобы, как ты говоришь, зарабатывать себе на хлеб насущный, и потому изо дня в день терпит унижение. А кража – куда более благородная операция. Жертве воровства вовсе нет нужды признавать свой крах, никто не глумится над ее гордостью и свободой. Отсюда следует, что воровство куда честнее и нравственнее эксплуатации.

Глава шестая

Первого июня отключили газ, что было вполне естественно, поскольку Моррис так и не оплатил счет за зимние месяцы. Он этого ждал. Тем не менее, это ожидаемое событие ввергло его в глубокую депрессию, в то беспросветное уныние, что заставляет бежать из дома в поисках общества: учеников, соседей и даже соплеменников из англо-американской общины с их нелепыми вечеринками, где подают сосиски с пюре и дешевое вино. Готовясь к такому сборищу, Моррис долго и тщательно подбирал одежду, не желая надевать ничего дорогого, но в то же время стремясь выделиться из джинсово-футболочной компании. Оказавшись в доме на улице Дьетро Дуомо, он забился в угол обшарпанной гостиной, пытаясь выловить из пьяного трепа, нет ли у кого-нибудь идей, как подзаработать деньжат летом.

Во вторую неделю июня школы закроются, да и большинство частных учеников наверняка возьмут летний тайм-аут, обрекая эмигрантское сообщество репетиторов на три месяца нищеты. Дабы сэкономить на плате за жилье, почти все преподаватели отправятся автостопом в итальянскую глушь или, что еще дешевле, укатят домой, чтобы снова собраться осенью, когда откроются школы, а все те же убогие комнатушки и лачуги с готовностью распахнут свои неказистые двери.