Дорогая Массимина

Задушить. Странно, но от этой ужасной мысли все его тело обдало приятным жаром. (А ведь она уже начала ему нравиться. У него даже появилось слабое подозрение на влюбленность – когда во время прогулки по набережной она, извиваясь и хихикая, прижималась к нему бедром.) Задушить… Нет ничего проще. И кто, в конце концов, об этом пожалеет? (Разве его жизнь не стала проще после смерти матери, несмотря на показную скорбь, несмотря на то, что если он кого и любил, так только мать? Ведь он мгновенно избавился тогда и от чувства вины, и от мысли, что матери его спокойствие пришлось бы не по душе. Почувствовал себя свободным. Да, наверное, в конечном счете, всякий влюбленный и любящий стал бы счастливее, если б те, кого он любит, умерли.) Убить ее. Никчемное создание. Даже школьные экзамены и то провалила. (Вот разве он, Моррис, хотя бы раз срезблся на экзамене? И что с того, смотрите, куда это его привело.) К тому же она заслужила наказание. Написала гнусное письмо мамаше (…возможно, он иногда и лжет…), да еще выкинула свой спортивный костюм! Моррис внезапно ощутил, как горлу подступает тошнота, – то была тошнота ярости, мешавшаяся с тошнотой, вызванной солнечными ожогами и духотой, что висела в этом мрачном, кишащем мухами гостиничном номере, наидешевейшем из дешевейших. Он мог бы запросто это сделать, он ведь гораздо сильнее. Просто…

– Ты сказал, что я в нем выгляжу некрасивой. А я хочу носить только те вещи, которые тебе нравятся, Морри. Я…

К тому же как ему потом от нее избавиться, а? Предположим, родственнички раскошелятся, и что дальше?..

– Я выкинула его ради тебя, Морри.

Стоя на коленях, Массимина старательно втирала лосьон в саднящую кожу. Она нежно, едва касаясь, проводила ладонью по обожженным плечам.

– У тебя потрясающая спина, – прошептала она, склоняясь к его уху.

Морриса одновременно пробила дрожь и обдало жаром, пальцы, сцепленные на затылке, сжались еще сильнее. Голос ее внезапно стал хриплым:

– Я так бы хотела заняться с тобой любовью, Морри, если бы только мы…

Он не двигался. Жар усилился.

– Я не буду ужинать с этой парочкой. Он все время на тебя пялится.

– Слушаюсь, повелитель. – Она рассмеялась, тонкие пальцы, скользнув по намасленной спине, нырнули под резинку бермуд. Тело Морриса напряглось, словно стальной канат.

– Морри…

Вот сейчас, сейчас… как только… Жар в теле стал невыносимым. Если она…

Стук в дверь прозвучал громом небесным. Моррис резко перевернулся и вскочил, словно его застигли на месте преступления. Массимина пулей слетела с кровати, нечаянно задев Морриса ладонью по лицу.

– Avanti![57]

Господи, кого это принесла нелегкая?! Неужели полиция? Моррис поднес руку к лицу. Кровь… Наверное, кольцо Массимины царапнуло губу…

– Avanti, prego.

На пороге стояли Сандра и ее приятель Джакомо…

* * *

Выбросив «Арену», Моррис вернулся на пляж с тремя порциями мороженого и обнаружил, что события приняли неожиданный оборот. (А он-то считал себя таким прозорливым, таким дальновидным.)

Приятель Сандры… И не просто приятель, а приятель-итальянец!

Моррис полагал, что, говоря «мы», кобыла имела в виду себя и своего англичанина, или подругу-англичанку, или, на худой конец, целую кодлу англичан, – ни один из этих вариантов не представлял никакой опасности. Вряд ли англоязычная публика могла знать, что Массимина Тревизан числится похищенной. Но итальянец – это же совсем другое дело! Тем более, такой – ишь, больше косится на Массимину, чем на свою белобрысую пассию. (Вообще-то Моррис вовсе не считал Массимину такой уж привлекательной, смотреть-то особо не на что, разве что грудь впечатляет, впрочем, как раз по этой части у бедняжки Сандры дела полный швах.)

Джакомо был много старше Сандры и много ниже. При ходьбе он сильно прихрамывал, но причину хромоты определить было трудно, поскольку, несмотря на адскую жару, он носил длинные брюки. Неизменные у итальянцев щегольские усики уже тронула седина. Щелкая пальцами или потирая ладони, Джакомо так и сыпал рискованными остротами да намеками, граничащими с пошлостью.

Как вскоре выяснилось, Джакомо был фотографом, точнее, как он выразился, фотохудожником. Теперь ясно, подумал Моррис, почему долговязая мисс из аристократичного лондонского Хадли связалась с таким коротышкой; впрочем, сейчас его больше занимала мысль, станет ли полиция, обнаружив спортивный костюм, прочесывать все гостиницы и пансионы Виченцы. Ох, если б только дошло письмо… И если б письмо было чуть серьезнее… И почему он не проявил больше решимости, почему не отрезал пути к отступлению, почему оставил лазейку – мол, обычный розыгрыш, и все. Ведь если полиция пренебрежительно отнесется к его письму, то она запросто может принять версию побега, а значит – начнет проверку гостиниц.

– …Из Неаполя, – говорил Джакомо, расправляясь с мороженым, которое Моррис предназначал себе. – Но сейчас, спустя десять лет, возвращаюсь к своим корням. Теперь я живу в Вероне.