Дорогая редакция. Подлинная история «Ленты.ру», рассказанная ее создателями

Потерпевший Потанькин говорил, что акция в храме Христа Спасителя произвела на него такое впечатление, что он не может зайти в храм. Адвокаты спрашивали, обращался ли он к психотерапевту, Потанькин оскорблялся, что он – человек верующий и обращается к Богу, а не психотерапевту. Всего-то через неделю после этого безумного суда ко мне из-за границы приедет приятель, мы пойдем гулять по всем основным туристическим местам Москвы, и на пороге храма Христа Спасителя нас металлодетектором будет досматривать тот самый потерпевший Потанькин. Дай бог ему здоровья и душевных сил.

После первых репортажей пресс-секретарь суда заявила, что журналистам запрещается использовать в своих текстах прямую и косвенную речь всех участников процесса. Это было волшебное в своей абсурдности требование, оно противоречило сразу всем нормативным актам, которыми руководствуются журналисты. Даже жаль, что просуществовал запрет всего пару часов, в общую концепцию страха и бреда он укладывался безукоризненно.

Мы вновь и вновь слушали показания свидетелей. «Снят вопрос!» – то и дело говорила судья Сырова, мы нервно смеялись. Какой-то человек – он не был свидетелем бесовских дрыганий в храме и не был знаком с участницами Pussy Riot, зато видел клип в Интернете и был им оскорблен – говорил, что ад так же реален, как и московское метро. Тогда мы хохотали под угрозой быть выведенными из зала. Сейчас чем больше проходит времени, тем больше я верю в это утверждение. «Вы вообще свидетель чего? Чего вы видели-то?!» – кричали ему адвокаты и подсудимые. «Снят вопрос!» – кричала им Сырова. «Верю в Троицу, почитаю Богородицу», – распевно говорил свидетель. В перерыве мы ошеломленно выходили покурить. «Инфернальный районный суд города Москвы», – шутил кто-то. Читали в твиттере новую порцию ерничаний: «Мечта: моя девушка спрашивает: ты меня любишь или мы просто трахаемся? И тут судья Сырова появляется: СНЯТ ВОПРОС!» Потом шли обратно, проходили мимо буфета, где милая пожилая женщина продавала домашние пирожки с капустой. «Православным без очереди!» – шутили адвокаты потерпевшей стороны. В буфете играет песня: «Не плачь, Алиса, ты стала взрослой, праздник наступил, и тебе уже шестнадцать лет».

Я смотрел в окно на высотки Москва-сити и не верил, что на улице 2012 год. Мне временами казалось, что судья Сырова вот-вот сейчас вскочит, страшным голосом прокричит: «Приговариваю сжечь их, кощунниц!» – и приставы потащат трех девушек на костер. Иногда я вспоминал, что где-то там у меня есть редакция, в ней работают добрые, хорошие и разумные люди. Или, быть может, они просто приснились мне. Жаль было бы, если так. В зале тем временем вызывали «скорую помощь» то подсудимым, то адвокату Волковой. «Она здорова, хоть сейчас на подиум», – говорила судья. «Свинство и скотство!» – комментировали адвокаты.

«Феминизм – это грех. Неестественное стремление», – говорила адвокат потерпевших Лариса Павлова. Приставы выгоняли всех из зала, потому что аноним позвонил в суд и сказал, что в нем заложена бомба. Сырова зачитывала показания потерпевшей Сокологорской, которая опознала подсудимую Алехину «по строению икроножных мышц и по чертам лица», – на этом нескольких журналистов за хохот все-таки выгнали. За окном кто-то периодически скандировал: «Свободу Pussy Riot!», какие-то люди жгли фаеры, приковывались к решеткам, их задерживала полиция. В зале где-то с третьего дня судебного следствия прописалась овчарка, которая истошно лаяла всякий раз, когда кто-то поднимал голос. То есть в среднем раз в пятнадцать минут. «Молодец, собачка, наводи порядок!» – как-то раз вскричала судья Сырова. После допроса всех свидетелей обвинения она запретила допрашивать всех свидетелей защиты. Сожжение на костре в тот момент вновь казалось самой реальной из возможных мер наказания.

Судья уложила этот процесс всего в семь рабочих дней. Гособвинение попросило по три года лишения свободы для каждой участницы группы. Звучали последние божественные реплики вроде «Патриарх имеет признаки сакральности. Оскорблять его – значит, оскорблять всех верующих». Девушкам оставалось сказать последнее слово – обычно это самая формальная часть процесса, все уже сказано и пересказано, в приговоре оно едва ли будет учтено.

Я тогда пришел в зал суда просто поприсутствовать. И где-то со второй минуты выступления Толоконниковой понял, что тут неординарное что-то происходит. Вытащил диктофон, и уже больше не убирал его. Это было не просто яркое выступление, это были программные речи. С объяснениями подтекста, с отсылкой к Хармсу и поэтам-обериутам. С этими речами пришло и понимание, что танцы в храме Христа Спасителя – лишь пролог к настоящей масштабной акции, в которой участвовали не только трое девушек, но и судья, прокуроры, адвокаты, неистовые православные и воинствующие атеисты, чиновники, депутаты, рок-музыканты со всего мира. Да и президент, что уж, он тоже сыграл свою роль в не своей игре.