Дорогая редакция. Подлинная история «Ленты.ру», рассказанная ее создателями

Плакали если не все, то многие. У меня самого ком в горле стоял. И дело не в Навальном даже, он сильный, без меня бы справился. Дело в том, что этот приговор был чистой, концентрированной несправедливостью. Мы все видели, мы всех свидетелей выслушали, мы все платежные поручения изучили – и не было там того преступления, о котором в приговоре речь шла. Это было все то же обвинительное заключение, не очень-то и облагороженное. Смешно сравнивать, но последний раз я что-то похожее и настолько же сильно чувствовал, когда мне десять лет было. Тогда на Чемпионате мира по футболу Марадона англичанам гол рукой забил, и его засчитали. Я тогда впервые в жизни узнал, что несправедливость а) существует; б) не всегда наказуема, тут вам не сказки братьев Гримм; в) совершившие ее не мучаются совестью, а вполне себе поют и пляшут.

Открылись ворота судебного двора, оттуда выехал автозак. Сторонники Навального попытались выстроиться и пойти шествием в СИЗО. Зачем, никто не понимал, но надо же было им как-то реагировать. Пришли в СИЗО, обошли его со всех сторон, от кого-то выяснили, что Навального с Офицеровым увезли совсем в другое СИЗО, на другом конце города. Смысла в этих хождениях оставалось все меньше и меньше. Я отписал последний репортаж с этого процесса – сейчас вообще его не помню. Ощущение безнадеги можно передать в тексте, если ты его уже пережил и осмыслил, а если оно в самом разгаре, то тут уже как сумеешь.

Мы уже заказали водки, когда за соседним столом, где сидели адвокаты, началось какое-то очень интенсивное обсуждение. Потом один из них подошел к журналистскому столу и сказал: ничего пока непонятно, но, кажется, прокуратура будет сама ходатайствовать об изменении меры пресечения. Через двадцать минут информация подтвердилась, коллеги бросились сдавать билеты, а я сидел и думал: нет, ребята, извините, я в Австралию все-таки. Что такое несправедливость – я в текстах своих постарался передать. Что такое квазисправедливость – пусть дорогие читатели из наших новостей узнают. Потом уже, на стыковке в Гонконге открыл Интернет, увидел, что Навального и Офицерова освободили, улыбнулся, выключил Интернет и полетел дальше.

С Навальным мы еще один раз успели увидеться даже не в интерьерах зала для судебных заседаний – вечером после объявления результатов выборов мэра Москвы. У них с начальником штаба Леонидом Волковым на руках были экзитполы, из которых следовало, что будет второй тур. По телевизору тем временем третий час не могли сказать что-то внятное. Потом, как известно, Собянин победил, набрав чуть больше 51 процента голосов.

Уже в феврале 2014 года я неожиданно побывал на выступлении Pussy Riot. Они приехали в Сочи во время Олимпиады, их задержали – не смогли объяснить за что – и отвезли в ОВД Адлера. Мы с толпой работавших в Олимпийском парке коллег тут же поехали туда, произвели немалый фурор среди местных жителей, на время Олимпиады затаившихся. В какой-то момент я оглянулся и понял, что из российских журналистов, кроме меня, у ОВД никого больше нет. Очень это было неуютно. Да, хорошо, передний край борьбы за свободу слова, мы уже привыкли. Но не настолько же передний, блин.

Буквально через три недели, 12 марта, неуютно стало всем, кто работал в той «Ленте. ру».

Язык Кирилл Головастиков

Кирилл Головастиков – журналист, филолог; в 2008–2014 гг. работал в «Ленте. ру» – новостным редактором, мониторщиком, культурным обозревателем, также возглавлял отдел «Культура» и вел редакционный твиттер

За время работы в «Ленте. ру» я написал не знаю сколько некрологов – кажется, что сто (в тяжелые дни отдел культуры звал себя отделом смерти и с утра подбадривал себя тем, что пока никто не умер). Сейчас, сидя за компьютером – домашним, не рабочим, – не могу отделаться от мысли, что приходится писать некролог себе прежнему – шутка ли, пять с половиной лет – и приходится гнать от себя похоронный регистр. За годы работы я выучил, что некролог – жанр-упрощение: в жизни не бывает цельных и однозначных людей, а историю их надо рассказать так, чтобы не было внутренних противоречий и повисающих деталей. Чтобы «выпрямить» чужую судьбу под свой текст, поневоле принимаешь во внимание какую-то одну сторону его жизни; дешифруешь человека словно лингвист, который убедил себя в том, что непонятный ему текст написан лишь на одном незнакомом ему языке.