Дорогая Венди

Его уже не нужно держать. Питер сворачивается в клубочек, такой маленький рядом с ней, застывший и неподвижный. Он – раненое животное, но даже теперь злость Венди не гаснет. Она укутывается в эту злость, как в плащ, и позволяет себе почувствовать её целиком. Несмотря на страх в глазах Питера, а может быть, и из-за него, хочется причинить ему боль.

Она больше его, сильнее и с лёгкостью удерживает его на месте. В оранжевом свете Венди сначала видит тень от собственной руки, которая падает на лицо Питера, и только потом понимает, что её рука поднята для удара. Питер бледнеет, веснушки вспыхивают пятнышками ржавчины, пятнышками крови. Он выглядит таким юным. Таким напуганным.

До того как он похитил её дочь, он украл её саму. Украл годы её жизни. Те годы, что она провела взаперти, веря в него, не сдаваясь – а он так и не пришёл за ней. Он приказал ей любить, но вспомнил ли о ней хоть раз, пока её не было рядом? Ему не была нужна настоящая мама, только его представление о маме, как было с пиратами и индейцами, с солдатами и с войной. Нужно было, чтобы кто-то рассказывал сказки и отпугивал чудовищ. Чтобы кто-то спасал его от самого себя.

Он требовал, чтобы любовь стала щитом, не понимая, что она может быть и мечом, что режет острее любой пиратской сабли. Если любишь кого-то, значит, тебе есть кого терять – это Венди поняла слишком хорошо, а Питер так и не поймёт.

Ярость вдруг покидает её. Венди опускает руку. Питер тяжело дышит. Что он с ней сделал? Во что она превратилась?

– Подержи его. – Голос дрожит, и Венди не смеет поднять глаза на Тигровую Лилию.

Тигровая Лилия не шевельнулась, чтобы остановить её, когда она подняла руку, но Венди всё равно стыдно. Нужно быть выше этого, быть лучше, чем Питер и его невоздержанная жестокость.

Она принуждает себя посмотреть на Питера, по-настоящему посмотреть. На мальчика, который хотел показать ей чудеса, который учил её летать. Тигровая Лилия опускается на колени и берёт его за плечи. Зрачки у Питера так расширены, что Венди видит в их черноте звёзды. Она вспоминает мёртвых русалок в лагуне. Вспоминает, как Питер смеялся и держал её за руку. В нём есть и хорошее, и плохое, как во всех – только всё доведено до крайности.

– Ну тише. – Венди убирает прядь со лба Питера. Едва не склоняется, чтобы поцеловать его в лоб, словно мать, что утешает дитя после кошмарного сна, но останавливается. Небольшого проявления доброты достаточно.

Она достаёт из кармана иголку и нитки. На удивление, руки не дрожат. Тигровая Лилия молча наблюдает за ней, и Венди с первого раза продевает нить через игольное ушко. Нить с катушки она не обрывает. Сколько нитки нужно, чтобы пришить мальчика к чудовищу, чтобы вновь сшить воедино древнее создание?

Дурацкий вопрос. Разум не бунтует, хотя ему следовало бы. Здесь, в самом конце пути, она спокойна и целеустремленна. Питер замирает, быстро дышит, но ни он, ни его тень не сопротивляются, когда она тянется за тенью. Касаться её – будто опускать руку в ледяную воду. Холод жжётся, но бывало и хуже. Она и это переживёт.

Венди подтягивает тень поближе. Такой огромный зверь должен быть неподъёмным, но тень течёт по пальцам, по рукам, расплываясь и всё же оставаясь единой. Она одновременно и всё, и ничто. Венди вспоминает, как когда-то целую жизнь назад, в детской, Питер взвизгнул, когда игла коснулась его кожи в первый раз. Она помнит, как она примеривалась, прежде чем сделать первые пробные стежки, сопоставляла рваные края тени со стопами Питера, и ничего не подходило.

Она была просто ребёнком, и тогда казалось так естественно – растягивать это непонятное ничто, чтобы подошло по размеру, а Питер нетерпеливо ждал. Она даже дразнилась, спрашивала, как это мальчик вообще может потерять тень.

– Ой, по-разному, – отвечал он.

Ответ, который тогда показался ей простой отговоркой, теперь беспокоит её, а та улыбка кажется не такой уж лукавой, скорее зловещей. Ещё она вспоминает кости в пещере, которые Питер считал ничьими. Мог он украсть тень у другого мальчика? И если мог, какой вред нанесла эта кража? Она представляет себе какого-то из Потерянных Мальчиков, который потерян не только по названию, отделён от себя самого и исчезает, растворяется, как растворилась та тень, которую Питер потребовал пришить к нему, как только они прибыли в Неверленд. И сколько было таких мальчиков, за сколько лет?

– Ты будешь нашей мамой, когда доделаешь? – спросил тогда Питер после того, как она справилась с тенью; он уже перестал ныть и с интересом наблюдал за её работой.

Пусть стежки были неряшливые и кривые, но дело пошло проще, когда он перестал пищать, хоть всё ещё приходилось ругать его за то, что он вертится.

– Наверное. – Она не обратила внимания на этот вопрос; всё происходящее казалось ей какой-то игрой: мальчик, умеющий летать, появился посреди ночи на подоконнике и обещал приключения.

– А ты сможешь полюбить мальчика без тени?