Дорогая жизнь (ЛП)

— Какого черта нет? Ты не голодал, тебе было где спать, и я дал тебе возможность следовать за своими интересами. Я дал тебе чертовски много, чего не скажешь о твоем отце.

— Да, с долбаным чувством вины и кучей долговых расписок.

— В жизни ничего не дается просто так, Картер. Ты должен работать для этого. Возможно, я не знал, что я делаю, воспитывая не своего ребенка, но я сделал все возможное, чтобы ты знал цену труду. А знаешь, почему? Потому что я не хотел, чтобы ты закончил, как мой брат-наркоман, для которого единственной радостью была игла. Я все испортил? Разумеется. Я винил тебя в недостатке моей свободы? Часто. Но я не буду извиняться за то, что заставлял тебя работать. За то, что никогда не давал тебе ничего бесплатно, потому что теперь ты знаешь цену своего труда. Ты знаешь, как держаться на плаву, — оглядываясь, он говорит: — Ну, я так думал.

Сбитый с толку, я иду к дивану и пытаюсь собраться с мыслями. Всю жизнь он вызывал во мне отвращение, разрушал мою жизнь из-за того, что я испортил его. И да, возможно, его методы имели смысл, чтобы сделать из меня человека, но черт, я не могу нормально мыслить из-за выпивки.

— Ты не мог проявить немного сострадания? Немного понимания к маленькому мальчику, который потерял своих родителей? ― спрашиваю я.

— Я не знаю этой эмоции, Картер. Мой отец был алкоголиком, и я не знал свою мать. Во мне нет сострадания.

— Мне было страшно, — мягко говорю. — Я потерял все, что знал, и мне пришлось жить с человеком, которого я боялся, и который не хотел иметь со мной ничего общего. Каждую ночь я ложился спать и прятался в шкафу в страхе, что ты сделаешь со мной что-нибудь из-за своего непостоянного характера. И когда я стал старше и сильнее, чтобы держать себя в руках, ты превратил меня в озлобленного человека. Ты говоришь о ценностях и правилах, но где ценность в проявлении человечности? — я указываю на него, делая акцент на словах. — Ты мог бы не просто принимать меня, но и проявить немного доброты, интереса и любви.

Опираясь рукой о столешницу, он кивает, не глядя на меня.

— Я мог бы, — тихо говорит он. — Но я не такой человек, и не боюсь в этом признаться, — он смотрит на меня. — Но ты такой. Та девушка, с которой ты был, она ведь много значит для тебя?

— Так и было, — признаюсь, чувствуя горечь.

— Было, — он сжимает губы. — Из-за меня? Из-за того, что я сказал?

Я хочу сказать да, но знаю, что это не правда.

— Нет, это из-за меня, — я останавливаюсь. — И, возможно, немного из-за тебя. Я сломал ее. Я не могу никого впустить, потому что я озлобленный пессимист. — Я тот человек, которого ты создал. — Вроде тебя.

— Ты тот, кем хочешь быть, Картер. Это мой выбор быть таким, жить в одиночестве, управлять рестораном и никогда не покидать пределы своей стихии. Но ты не должен. У тебя есть потенциал. Думаешь, зачем я отправил тебя в программу «Дорогая жизнь»?

— Ты хотел, чтобы до конца жизни я был гребаным поваром. Хотел вернуть потраченные на меня деньги.

— Нет, — он качает головой. — Меня не волнуют деньги. Я никогда не собирался их брать, но я хотел, чтобы ты работал и узнал цену деньгам. Что касается работы, тебе нужно было знать, что значит работать на кого-то, знать, что ты не божий дар и эксперт во всем. Для смирения необходим долгий путь, Картер, — жизнь рушится на миллион частей от этой мысли. — Я отправил тебя на эту программу, потому что видел в твоих глазах темноту, которая была у твоего отца. Меня это испугало. Ты балансировал на грани и мог потерять потенциал, который я вижу в тебе. Я не мог убедить тебя в этом, поэтому принял меры.

— Я не могу… — пальцами перебираю свои спутанные волосы. — Какого хрена ты ничего не сказал?

— Потому что ты делаешь все по-своему, упрямец, и не слышишь меня. Как я и сказал, я никогда раньше не воспитывал детей и уверен, что был не лучшим примером. Я не знал, что делаю. Тебе повезло, что ты был одет и накормлен. Но я заботился о тебе, Картер, до сих пор.

— Поэтому ты пришел ко мне домой и долбанул мне в челюсть?

— Это называется вдолбить данную мысль тебе в голову. Я понимаю это буквально, — я вижу маленькую ухмылку, и впервые вспоминаю, как мой дядя шутит со мной.

Это странно.

— И что теперь? — спрашиваю я, смущенный всем разговором. — Мы пожимаем друг другу руки и становимся лучшими друзьями?

— Нет, если я смогу помочь, — он смеется и смотрит на диван, где лежат деньги. — Твое добро?

— Ага. Я собирался заплатить тебе, как только подниму свою задницу с дивана.

Он кивает.

— Видимо, я не должен чувствовать себя виноватым из-за того, что уволил тебя.

— Ты меня уволил? — спрашиваю, не слишком удивляясь.

— Да, я не терплю криков и представлений в моем ресторане, и я, черт возьми, не делаю поблажки из-за родственных связей. За дверью вся твоя хрень в коричневой коробке вместе с последней зарплатой.

Как будто меня ударили, я сижу на диване и пытаюсь думать о том, что, черт возьми, я собираюсь делать. Да, у меня есть двадцать тысяч долларов, но все из них принадлежат не мне.