Дорогами большой войны

— Я Захра Мусеибова, — улыбнулась старуха, — недавно работала в госпитале, а сейчас в райсовете, проверяю, как помогают семьям фронтовиков.

— Да, — задумчиво сказала Агафья, — на это дело крепкий человек нужен.

Старуха гордо качнула головой.

— А я крепкий человек. У меня муж и четыре сына на фронте.

— Пишет муж? — спросила Агафья.

— Пишет.

— А мой не пишет, — печально сказала Агафья, — наверное, и нет его в живых.

— Ничего, ханум, надо терпеть, надо ждать. Он напишет.

Простившись с Агафьей и детьми, старуха ушла. А вечером, когда вернулась Тукяз, она застала в своем доме много незнакомых людей. На табурете перед кроватью Лизы стояли тарелка с печеньем, шоколад, конфеты. На спинке кровати красовались два одинаковых голубых платьица с белыми воротничками, на коврике две пары желтых туфелек с пряжками, а на окне банки с джемом, сахар, рис, масло, сушеные фрукты.

— Вот и хозяйка, — сказала Агафья, когда вошла Тукяз.

Худощавый мужчина, прихрамывая, подошел к Тукяз.

— Распишись, ханум. Тебе и Алтуховой выдано по тысяче рублей денег и продукты. Вот список продуктов. Распишись, пожалуйста, а завтра вместе с Алтуховой зайди в райсовет насчет курсов электриков.

Сидящая на лавке девушка крикнула Тукяз:

— Не клади карандаш, ханум. Распишись в получении заказного письма. Письмо хорошее. С фронта письмо. От Касума Мамедова.

— А нам нет письма? — робко спросила Лиза. — Наша фамилия Алтуховы.

— Нет, девочка, вам нет письма.

Тукяз нетерпеливо разорвала конверт и, путаясь в быстром переводе с азербайджанского языка на русский громко читала:

«Я и мои товарищи были на волоске от смерти. Наступая, мы не успели отрыть окопчик, и на нас двинулись десять немецких „тигров“. Но один наш бронебойщик зажег три передних танка, другие повернули обратно, а то я, наверное, не писал бы тебе это письмо. За этот подвиг наш генерал наградил бронебойщика Алтухова орденом Славы, а мы все назвали Алексея своим братом…»

И, не имея сил читать, Тукяз уронила письмо, пошла навстречу побледневшей Агафье, обняла ее и сказала:

— Сестра моя! Дорогая моя сестра!

Люди у пушек

Идет бой. Над степными курганами, над скатами высоты, над кривой речушкой вспыхивают клубы красноватого пламени — рвутся бризантные снаряды. Всюду, куда ни кинешь взгляд, взметываются черные столбы земли. Над степью разлетаются миллионы жужжащих осколков, точно кто-то вызвал чудовищную грозу.

В блиндаже, совсем близко от высоты, на которой идет бой, расположилась небольшая группа артиллеристов. Отсюда, из того блиндажа, тянутся разноцветные нити проводов ко всем батареям. Отсюда разносятся короткие слова приказа: «Огонь!».

Подполковник Марченко стоит с биноклем в руках. Сейчас он руководит огневым налетом. Сбоку, на опрокинутом патронном ящике, сидит майор Кандауров. Перед ним стереотруба на треноге. В стеклах трубы, там где сходятся строгие линии делений, — заснеженный гребень высоты, фигуры ползущих бойцов, темные контуры немецких блиндажей.

На секунду опустив бинокль, подполковник Марченко досадливо морщится:

— Видишь, — говорит он майору, — наши стали подходить к вражеским блиндажам, а немцы открыли огонь по своим. Пусть, дескать, погибают те и другие.

Круглые стекла стереотрубы фиксируют движение наших бойцов: серые фигуры отползают обратно — губительный огонь бризантных снарядов заставляет их залечь. Между линией немецких блиндажей и нашими бойцами появляется нужное артиллеристам пространство. Немецкие пушки не умолкают.

Подполковник движением плеча поправляет башлык и, не отрываясь от бинокля, кидает налево:

— Кандауров, заткни им глотку!

Майор поворачивается к телефонисту:

— Дивизиону Жукова по цели номер…

Телефонист приникает к трубке:

— «Кама». «Брянск». Шесть десять девять приказывает… огонь!

На вишневых деревцах позванивают тонкие ледяные сосульки. Между заснеженными стволами вырисовываются жерла пушек. Наверху бушует ад. Пламя и дым мечутся над балкой. Но люди не отходят от пушек.

Дивизион старшего лейтенанта Жукова стоит на огневых позициях. Никакие силы не сломят волю артиллеристов. Чувство долга берет у них верх над обычным человеческим страхом за жизнь. Под страшным огнем они стоят у пушек. Их пушки готовы к бою.

И когда телефонист из блиндажа передает приказ подполковника, люди у пушек действуют отлично. Весь дивизион открывает огонь мгновенно и ведет его в самом быстром темпе.

Одна за другой ухают пушки. Длинные выбросы пламени мелькают между деревьями. Размеренно двигаются наводчики, замковые, снарядные. Дивизион бьет по врагу.

В стеклах стереотрубы видно, как один за другим взлетают немецкие блиндажи. Умолкают подбитые вражеские батареи.

Майор приникает к трубе и отрывисто говорит:

— Хорошо…

Над батареей лейтенанта Хижняка разорвались тридцать немецких снарядов. Казалось, вокруг не останется ни одного живого человека. Но ни один из батарейцев не покинул своего поста.